А спущусь-ка я сейчас в гастроном, да прихвачу ещё пару бутылочек. Одну мы точно уговорим: уж больно хорошо сидится. А вторую возьму в руки: «А давай, Белый, прокатимся на трамвайчике?».
И мы рассмеёмся, как раньше.
А что же в комнате? Мой стакан наполнен на треть, и Белый булькает «Гостиный двор» в свою тару.
– Александр Павлович, не стесняйся, записывай без конспирации.
Ослепляющая вспышка!
Испепеляет всё живое…
Тлеющие развалины…
Всё к черту. Никаких посиделок-пошумелок, вопросов-ответов, шуточек-приколов. Пусть я навеселе, но одно помню точно: визитной карточки не давал. Собирался, но не успел. Не мог он знать моего отчества.
Значит, пока я тактично спускал воду из сливного бачка, тут шарили в моём пиджаке, документы смотрели. Внаглую. Не зря я сомневался. Это не прежний Белый. Зомбированный слуга системы – вот он кто теперь. Гэбуха она и есть гэбуха. То-то голубчик нёс про вторую производную. Наверняка хотел меня вербануть, втянуть в делишки ихние.
Белый наполнил свой стакан почти доверху, остатки вылил в мой. Идеально поровну. Миллиметров по десять до краёв, хоть линейкой проверяй. Профессионал. В штатском.
– Ну что, на посошок? Костя, а ты сможешь – как чай?
Мой сильнейший номер: Белый помнил и это.
Достал из холодильника чайную заварку, долил стакан доверху. Всплыли строки:
Пил мелкими глотками, смакуя, с короткими перерывами. Со стороны казалось: вовсе не водка.
Нет, ребяты-демократы, – только чай.
Да, возраст и длительное отсутствие практики сказывались. Но я выдержал испытание, растянул минут на пять. Правда, глаза сочились слезами, а горло сжимали спазмы. Понятно, зачем Белому прикол с «чаем». Для психологии. Лучше всего запоминается последняя фраза. Штирлиц грёбаный.
Белый принял залпом, закусил. Я – нет. Чай не закусывают.
– Молодец. Есть ещё порох в пороховницах.
– Угу, – водка так и просилась назад.
– Ладно, давай прощаться. Хорошо посидели. Может, ещё свидимся? – он набросил пиджак.
– Может быть. Встретишь кого из пацанов – привет.
Проводил до дверей. Пожали руки. Его прощальный поклон.
По-хорошему бы – вымыть посуду и в душ, но сил хватило только завести будильник.
Спал я беспокойно. Снился Белый, но не теперешний, а прежний, из золотых шестидесятых. Он произносил вкрадчиво:
– Встаём по одному. Идём тихо, не привлекая внимания. Прорываться через Москву будем на метро.
Я отвечал вопросительно:
– Понял. Там легче затеряться в толпе?
Он смотрел с сожалением, как на больного, и уточнял со значением:
– Нет, Костя, не так. Потому что в метро есть эскалатор.
Сон повторялся много раз, измучился я смертельно.
Глава четвёртая.
Хмурое утро
Напущу я на вас неотвязные лозы,
И род ваш проклятый джунгли сметут,
Кровли обрушатся, балки падут,
И карелою, горькой карелой дома зарастут.
Голова раскалывается. А в зеркале? Мда…
Как там у поэта:
Нет, не так. А, вот:
А впереди чёртов симпозиум, а вечером фуршет. Ох, не хочу.
Но перво-наперво надо разделать добычу. Где шпаргалка? И что вчера так восхищало?
УПРЕЖДЕНИЕ – это да! Золотое слово, бегом в записную книжку. Уже не зря в Москву приехал.
А как
А если другой смысл? Эх, Александр Павлович, эфэсбэшник тебе важную инфу слил, а ты даже зафиксировать не сумел толком.
Странно. Вроде я особо не шифровал, сокращал немного. Но что мешает? И не бодун тому виною. Где же, где барьер?
Ответ пришёл вдруг.
Пакостят две вещи. Первая – стакан. Причём не мой, а Белого, с водкой почти доверху. В последнем стакане – в нём было что-то гадкое. Так вот же он, правда, пустой. Стакан как стакан. И две бутылки порожние на полу.