Камер-юнкер

— Да. И даже с такими машинами. — Шестопалов шагнул вперед и коснулся борта. — Этот крейсер стоит несколько миллионов рублей… или примерно вдвое больше германских марок. И, как вы верно заметили, его — теоретически — может уничтожить всего один сильный Одаренный. И все же даже аппарат, подавляющий родовую магию, не способен мгновенно изменить расклад сил. Рейх обладает колоссальным военным потенциалом — но он, фактически, рассредоточен едва ли не по всей Европе. Войска подчиняются региональным правителям. Единое командование, конечно же, присутствует, но скорее формально. И даже огромное войско при таком раскладе не выдержит продолжительных военных действий на чужой территории. — Шестопалов на мгновение задумался. — Что, собственно, и доказал пример Наполеона Бонапарта полтора века назад. А российская армия при куда меньшей численности однородна. Ее величество может за несколько месяцев мобилизовать миллион человек и вооружить их. В случае потери западных территорий и даже самой столицы заводы на Урале и за ним способны обеспечить техникой…

— Опасные слова, господин полковник! — проворчал я. — Не советую вам говорить об отступлении за Урал — даже тем, кого вы считаете достойными доверия.

— Да… конечно, ваше сиятельство. — Шестопалов зажмурился и тряхнул головой так, что едва не уронил с носа очки. — Но я лишь хотел сказать, что Россия выиграет войну — даже в таком случае! Мы можем проиграть несколько битв, отойти от границы — а потом непременно…

— А вас не смущает цена, которую придется за все это заплатить?

Слова Шестопалова звучали разумно, да и двусмысленного в них на самом деле было не так уж и много — но я почему-то вдруг почувствовал самую настоящую злость. Будто сама мысль о масштабной войне с Рейхом вызвала у меня приступ зубной боли.

Видимо, от этого я и зыркнул так, что бедняга полковник втянул голову в плечи и попятился, рискуя запнуться и свалиться на палубу. А мне стало стыдно: в самом деле — едва на сорвался на крик, да еще и буквально на ровном месте…

— Пожалуй, нам всем стоит немного отдохнуть. — Я заложил руки за спину и неторопливо двинулся в сторону мостика. — Хватит разговоров. Завтра тяжелый день.

— Разумеется, ваше сиятельство. — Шестопалов с явной охотой закивал — видимо, радовался, что не попал под раздачу. — Где прикажете вас искать… если вдруг?.. Вы займете капитанскую каюту?

— Да, вероятно, — усмехнулся я. — В каком то смысле, я ведь теперь — капитан.

Глава 30

Цепь с тяжеленным якорем еще гремела, втягиваясь и занимая положенное ей место под палубой, а “Бисмарк” уже разворачивался. Чуть подался вперед — и тут же принялся забирать влево, будто отмеряя флагом на носу пролеты Дворцового моста один за одним. Так близко, что на мгновение я даже успел испугаться.

— Зацепим… — едва слышно прошептал кто-то — кажется, Шестопалов.

— Не зацепим.

Рослый дядька в форме капитана военного флота — то ли кто-то из Гагариных, то ли дальний родственник старого князя Юсупова — был немногословен. Зато дело свое знал, похоже, отлично: штурвал в его руках крутился, как бешеный, и громадина крейсера подчинялась. Прошла чуть ли не вплотную к могучим каменным опорам и вскоре нацелилась форштевнем прямо на Кунсткамеру, втискиваясь поперек в опасно-узкое русло. В этом между двух берегов Невы прогулочные и торговые суденышки порой сновали разве что не десятками, но для огромного “Бисмарка” простора оказалось маловато, буквально на грани. Я до последнего опасался, что несколько километров до устья придется идти задним ходом — и все же рулевой справился. Крейсер лег на курс и понемногу набирая ход устремился к заливу.

Благовещенский мост еще даже не начали сводить, так что его мы тоже проскочили без труда. Разве что несказанно удивили суетившихся на неразведенных пролетах городовых и техников. За почти полгода они наверняка уже успели привыкнуть, что “Бисмарк” остается у набережной, понемногу превращаясь в неотъемлемую часть городского пейзажа — почти такую же, как Зимний, Адмиралтейство или возвышающейся над водой шпиль Петропавловской крепости.

И вдруг стальная громадина не только снялась с якоря — а еще и сделала почти невозможный разворот между гранитных берегов и устремилась по реке. Будто хищник, вырвавшийся, наконец, из клетки.

На мостике делать было больше нечего, так что я спустился на палубу. “Бисмарк” как раз протиснулся мимо изгиба реки у Адмиралтейских верфей и выходил к устью, где Нева разом становилась чуть ли не впятеро шире. Восходящее над крышами утреннее солнце уже вовсю играло бликами на воде, превращая все вокруг в один сплошной яркий блеск, и уже ставший привычным за ночь мандраж понемногу исчезал, растворяясь в ветре с залива. Все, что могло не получиться — уже получилось, и теперь шестеренки операции понемногу раскручивались.