Каменотес Нугри

Поднявшись на холм, они в восторге остановились. Город сверкал на солнце, как огромная коробка, наполненная драгоценностями. Мутно-зеленый Нил лежал в песчаных берегах.

– Как прекрасен город Амона! – с восхищением вскричал Нугри.

Они вошли в Фивы. Разноязычным говором шумели улицы и площади, запруженные толпами народа в праздничных одеждах. Здесь были жрецы с бритыми головами, в длинных белых одеждах; негры с блестящими черными волосами, из которых торчали страусовые перья; смуглые иудеи в длинных красных одеждах. Толпами шли египтяне в новых париках, окропленных душистым маслом. Пробегали юноши. Все спешили к храму Амона, куда должен был прибыть фараон. А женщины и девушки стояли у домов с букетами цветов, зелеными ветвями и гирляндами в руках.

Нугри, Кени и Мимута шли гуськом. Мужчины дружно работали локтями, пробиваясь к храму Амона.

Однако дойти до первых рядов им не удалось. Внезапно толпа встрепенулась, послышались приветственные возгласы:

– Слава тебе, наш бог Рамзес-Миамун!

Началась сильная давка, из толпы взметнулись вопли страха, боли и отчаяния, послышалась ругань.

Нугри и Кени охраняли Мимуту от напора толпы. Если бы не они, Мимута едва ли уцелела бы в этой давке.

Когда приветственные крики усилились, Нугри и Кени подняли над толпой Мимуту. Она увидела скороходов, разгонявших с пути толпу. За ними шли военачальники и телохранители-наемники из разбойничьих азиатских племен. В руках телохранителей сверкали мечи. Наконец показалась золотая колесница, запряженная арабскими конями. На ней стоял Рамзес, тощий высокий старик с властным выражением желтого лица. Он был в коротком набедреннике и золотом переднике. С его плеч свисала длинная полотняная одежда с короткими рукавами, ноги были обуты в остроконечные сандалии. На белом головном уборе с красными полосами сверкала золотая змея. По древнему верованию, она предохраняла фараона от убийства.

– Слава Рамзесу-Миамуну, вечноживущему богу!

– Жизнь, здоровье, сила!

Крики не умолкали.

За Рамзесом ехали колесницы: с царицей, с сыновьями и дочерьми фараона, с крупными сановниками. На головах их красовались парики, а щеки и губы были покрашены.

Распахнулись массивные ворота храма, и в глубине открылась колоннада.

Выбежали босые жрецы с бритыми головами и распростерлись ниц. Так они лежали, пока фараон сходил с колесницы. Потом главный жрец Амона встал, а за ним остальные жрецы. Склонив головы, они молча ожидали приказаний фараона.

– Идем, – шепнула Мимута, – я устала.

Голова у нее шла кругом.

Они стали выбираться из толпы.

– Теперь ты довольна? – насмешливо спросил ее Нугри.

– Молчи!

Нугри понял, что неосторожно сказанное слово может навлечь беду на всю семью, и замолчал. Кени безмолвно следовал за ними.

Когда они вышли из города на дорогу, ведущую к деревне, Мимута сказала:

– Ты спросил меня, муж, довольна ли я? Да, я довольна. Я видела старого человека, которого называют богом и который, должно быть, верит, что он бог. Но увы! Этот бог умрет так же, как исподний нищий.

– Я рад, что твои мысли – мои мысли! – воскликнул Нугри.

А Кени тихо сказал:

– О, если бы все думали так же, как вы!

4

Уже вечерело, когда они добрались до деревушки. Духота усилилась – такой духоты не было ни вчера, ни третьего дня. Казалось, невидимое солнце накаляло воздух.

Нугри посмотрел на темное небо. Оно было густо обложено тучами. Но разве они не заволакивали так же небо и вчера?

Он вошел вслед за Мимутой в хижину, поел хлеба с луком и лег на цыновку.

Семья спала, когда над фиванской долиной разразился страшный ливень с вихрем. Он был грозен и опустошителен. Такие ливни крайне редки в Египте.

Они бывают раз или два в столетие. Даже старожилы не помнят их. Сметая деревни и размывая дороги, ливни свирепствуют не более полусуток; потом наступает обычная жаркая погода.

Нугри внезапно проснулся. Сквозь продырявленную кровлю лились потоки воды. Слышно было, как Мимута металась в темноте. Потом послышался ее пронзительный голос – она сзывала детей. Очаг был залит, иного огня не было, и женщина не знала, что делать.

– Нугри, Нугри! – звала она мужа с отчаянием в голосе. – Что брать с собою?

– Бери еде, одежду.

В это время крыша обрушилась, и дождь ворвался в хижину. Вода подымалась. Размытая стена обвалилась, обдав людей густым потоком грязи.

– Горе нам, горе! – причитала Мимута.

– Замолчи! – крикнул Нугри. – Дети в сборе? За мной! А то погибнем.

Разве не чувствуешь, как подымается вода?

По колени в воде они, спотыкаясь, выбрались из размытой хижины. Шли гуськом, держась за руки – потоки воды могли сбить с ног. Нугри шел впереди. Недалеко от хижины он наткнулся на длинную палку, которой обыкновенно загоняли скот. Он взял палку и стал ощупывать ею дорогу.

Нугри вел семью к смоковницам. Они росли на бугре.

Сквозь шум ветра и ливня доносились отчаянные вопли людей. Выделялись голоса женщин. Иногда в общий шум врывался мужской голос, звавший мать.

Потом голоса утихли, только вой ветра, шум дождя и рев потоков грозно звучали в темноте.