«Каменный мост»

Я смотрел под ноги, иногда пробно переступая: нет, не хлюпает, в комнате точно кто-то еще, что-то задумали они; я уезжаю? куда? и чувствовал облегчение: пусть хотя в эту ночь что-то случится, я изменюсь и утром увижу мир страшным и чужим, вспомню про смерть, небольшое количество оставшихся дней и больше ничего – черное… я погружался в тишину, потолок не гладили расплывающиеся конусы автомобильного света, как гладили когда-то над кроватью мальчика в другом городе, где узоры на наследных коврах напоминали многовесельные корабли армии, идущей в Индию, все спали, то есть – все расступились, я раскрылся, раковиной, пустой – ничего нет, нечего отдать… она говорила жалеющим полуплачущим голосом, я уже так далеко, нет – давно не знал этой высокой, хотя привык – есть она.

– Шубы привезла, на зиму. Помнишь мою любимую шубу? Так радовалась, когда мне ее купили, что утром вскочила с кровати, накинула на голое тело и побежала к зеркалу… Знаешь, как приятно… Я знаю, тебя раздражает, когда все не на своих местах, не так, как ты хочешь.

Я наведу порядок. Ты сможешь работать дома. К нам будут приходить гости. Мы будем одни, только когда сами захотим, – говорила она, представляя своего сына, утренние совместные чаепития, выполнение домашних заданий, крепнущую мужскую дружбу большого и маленького. – Мы устроим грандиозный Новый год! Потому что как встретишь Новый год, так его и проведешь – это я знаю точно! Мне бы хотелось все знать про тебя. Чтобы ты не скрывал свои желания, фантазии… Подсказывал, как тебе больше нравится. У тебя есть фантазии? Расскажи… Если мы не сможем осуществить их, то даже поговорить об этом будет очень волнующе. Мне хочется попробовать на природе – большие пространства меня не пугают… Хочется еще: красные кружева, свечи, масла… Зеркало. Мы все это обязательно попробуем.

Что-то требовательно и тяжело упало на кровать, рядом – я, не посмотрев, опознал рукой: ремень, стекло – фотоаппарат, а я его хорошо прячу, она прошла мимо огромной тенью, встала подальше и распахнула шубу, длинно забелев голой кожей от шеи до пят, водруженная на каблуки:

– Сфотографируй меня.

– Сегодня сфотографирую. А что мы будем делать завтра? Послезавтра?

Она ненужно постояла и, стыдливо сгорбившись, уползла куда-то далеко, пошуршала, захлопнула дверь и включила воду, первый звук – текущая вода; все двинулось, тронулось, отправился поезд, женщина плакала, словно в соседнем купе, – в моем, как я и предполагал, оказалось три вонючих ростовчанина с наколками РВСН на предплечьях, одного на вокзале приостановил милиционер за легкую выпитость и, выяснив, что поезд отходит вот-вот, усадил за решетку для составления некого рапорта, ростовчанин молил («Брат, брат…»), торговался («Ты за билет мне заплатишь, если я опоздаю!»), сулил пятьдесят долларов, милиционер тихо сказал: «Нас трое» – сто пятьдесят, и ростовчанин сдох и, отправившись с Белорусского вокзала, раз в пять минут повторял, робко взглядывая на меня:

– Проклятые москали! Всех до одного в Ростове буду в задницу..! Да у нас за сто пятьдесят рублей мент тебя будет..! Сто пятьдесят баксов! Москали – педерасты.