Каменный мешок

— Это не мать ребенка, можете мне поверить. Это совершенно исключено.

— Но почему?

— Совершенно исключено, повторяю, — сказал врач. — Кости таза дают однозначный ответ.

— Кости таза?

— Большой скелет, вне всякого сомнения, принадлежал мужчине. А мужчины, насколько мне известно, покамест детей вынашивать не научились.

27

Зима на Пригорке выдалась долгая, темная и холодная.

Мама все работала на Хуторе Туманного мыса, мальчики каждое утро отправлялись в школу. Грим снова устроился возить уголь — американская армия отказалась иметь с ним дело после тюрьмы. А там и базу закрыли, казармы разобрали и перевезли в Халогаланд, в Норвегию. На Пригорке остались только ограда с колючей проволокой да забетонированный плац. Увезли даже гигантскую пушку. Люди говорили, война подходит к концу. Немцы уже отступают из России, а скоро начнется большое наступление на Западном фронте.

Грим почти перестал обращать на маму внимание. Молчал целые дни напролет, а рот открывал только для того, чтобы изрыгать угрозы и ругательства. Они больше не спали в одной кровати — мама теперь спала у Симона, а Томаса Грим забрал к себе. Все, кроме Томаса, заметили, что мама располнела за зиму, пузо торчало вперед этаким воспоминанием о чудесном лете и одновременно страшным знаком грядущего. Ведь если Грим исполнит, что обещает…

Она старалась, как могла, лишь бы, кроме семьи, никто не догадался, что она в положении. Грим запретил ей даже думать о том, чтобы оставить ребенка. То и дело обещал задушить выблядка, как только тот родится. Говорил, мама родит еще одного умственно отсталого урода, как Миккелина, такого лучше сразу удавить. Блядская американская подстилка, твердил он ей день за днем. Но всю эту зиму не тронул маму и пальцем. Держал себя в руках и только все ходил кругами вокруг нее, словно хищник, поджидающий удобного момента, чтобы напасть на жертву.

Мама попыталась завести речь о разводе, Грим расхохотался ей в лицо. Людям же с Хутора Туманного мыса она не сказала ни слова, вела себя так, словно не беременна. Наверное, до последнего надеялась, что угрозы Грима — пустые слова, что, когда дойдет до дела, не хватит у него духу убить ребенка, а там он одумается, и признает его, и станет ему отцом, несмотря ни на что.

Но в конце концов отчаяние взяло свое, и мама решилась на крайние меры. Не для того, чтобы отомстить Гриму, хотя он этого заслужил, а для того, чтобы защитить себя и дитя, которое носила под сердцем.

Миккелина очень остро чувствовала, как день за днем растет напряжение между мамой и Гримом. А еще — как изменился Симон. От этого ей делалось еще страшнее. Симон всегда был очень к маме привязан, но теперь буквально не отпускал ее от себя ни на шаг — как только возвращался из школы, словно надевал себе на шею поводок и ходил за ней до самого вечера. С тех пор как холодным осенним утром Грим вернулся из тюрьмы, с Симоном что-то приключилось, не выдержали нервы. Теперь он старался держаться от отца как можно дальше. Беспокоился за маму все сильнее, с каждым днем дрожал за нее все больше. Миккелина то и дело слышала, как Симон разговаривает сам с собой, а иногда — как разговаривает с кем-то, кого вовсе нет и не может быть в их доме, с кем-то невидимым. Слышала, как он вслух говорит самому себе, что должен вмешаться и защитить маму и ее ребенка, которого ей сделал его друг Дейв. Что это его долг — защитить маму от Грима. Что это его долг — сделать так, чтобы ребенок выжил. Ему же больше не на кого рассчитывать, ведь дружище Дейв не вернется. Все угрозы Грима Симон воспринял всерьез. Он точно знал, убедил себя, что ребенку не жить, коли он не совладает с Гримом. Ведь Грим обязательно отберет его у мамы, и больше они его никогда не увидят. Грим уйдет с ребенком в горы, а вернется один.

Томас был по-прежнему молчалив, но чем короче становились дни, тем чаще Миккелина замечала, что и с младшим братом что-то не так. В первую же ночь Грим выгнал маму из спальни в кровать к Томасу — крошечную, она едва в ней помещалась, — а Томаса забрал к себе. Миккелина не знала, о чем Грим беседует с Томасом, но брат вскоре стал вести себя по-новому. Не хотел находиться с ней в одной комнате, вообще не желал ее видеть и даже Симона перестал к себе подпускать, а ведь братья всегда были лучшими друзьями. Мама пыталась как-то поговорить с Томасом, но тот отшатнулся от нее, повернулся спиной, в ярости топнул ногой и не сказал ни слова.

Однажды Миккелине удалось подслушать брата с отчимом.

— С Симоном что-то не так, — вещал Грим, — он стал какой-то не такой. У него с головой что-то, понимаешь? Чудной он стал, понял меня, сынок? Чудной, как твоя мамаша. Так ты знай держись от него подальше. Смотри, сынок, не делай, как он. А не то тоже станешь чудной, понял?

А однажды Миккелина услышала, как мама говорит с Гримом про ребенка — единственный раз, когда он соизволил выслушать, что она думает по этому поводу. Пузо уже нельзя было не заметить, Грим приказал ей оставить работу на Хуторе Туманного мыса.

— Все, я сказал. Ты бросаешь там работать. Скажешь, мол, нужно заняться семьей.