Каменный мешок

Вместо ответа Миккелина встала и ушла в спальню. Элинборг и Эрленд удивленно переглянулись. Минуту спустя Миккелина вернулась, держа в руках сложенный вчетверо листок бумаги. Развернула его, прочла записку и протянула ее Эрленду.

— Мама подарила мне вот этот листочек, — сказала она. — Я хорошо помню, как Дейв протянул его ей через кухонный стол. Но мы, дети, так и не узнали, что там было написано. Лишь когда я выросла, много, много лет спустя, мама показала мне его.

Эрленд взял записку в руки и прочел ее.

— Дейв, видимо, попросил исландца или американца, говорящего по-исландски, написать для него эту записку. Мама берегла ее как зеницу ока, а я, конечно, заберу ее с собой в могилу.

Эрленд смотрел на записку, не отводя глаз. Написано заглавными буквами, грубовато и неаккуратно, но яснее ясного:

Я ЗНАЮ, ЧТО ОН С ТОБОЙ ДЕЛАЕТ

— Мама и Дейв договорились, что она свяжется с ним, как только отчим выйдет на свободу, — продолжила Миккелина, — и тогда Дейв придет ей на помощь. Не знаю точно, как они планировали это осуществить.

— А разве она не могла попросить помощи на Туманном мысу? — спросила Элинборг. — Там же работало много народу.

Миккелина горько усмехнулась:

— Мама была его жертвой пятнадцать долгих лет. Насилие было физическим — он ее бил, порой так, что она несколько дней подряд не могла встать с кровати, а иногда и дольше. Насилие было и моральным — и это было еще хуже, еще ужаснее, как я уже говорила вашему коллеге Эрленду. Да, он не убил ее физически, но зато уничтожил ее как личность, убил ее душу. Она презирала и ненавидела себя не меньше, чем презирал и ненавидел ее он; она думала о самоубийстве дни и ночи напролет и лишь из-за нас, из-за своих детей, не покончила с собой. А еще из-за Дейва — он был ей большой подмогой те шесть месяцев, что отчим провел за решеткой. Но никого, кроме Дейва, она ни за что не осмелилась бы попросить о помощи. Она никому ни разу не сказала ни слова о том, что ей приходилось терпеть все эти годы, и я думаю, была готова, если придется, снова подчиниться ему, снова терпеть побои. Ведь она знала, каков будет худший исход: он просто — какое слово, «просто»! — изобьет ее и все снова будет как прежде. Прошлое снова станет настоящим.

Миккелина заглянула в глаза Эрленду:

— Дейв не пришел ей на помощь.

Перевела взгляд на Элинборг:

— Но прошлое осталось в прошлом.

* * *

— Оба-на! Говоришь, она позвонила?

Грим обнял Томаса за плечи.

— А куда она позвонила, Томас? Ты же знаешь, сынок, меж нами не может быть никаких тайн. Твоя мамаша думала, что сможет сохранить от меня тайну, но она жестоко ошибалась, ха-ха! Ты видишь, сынок, как это опасно — хранить тайны.

— Не смей трогать сына, — сказала мама.

— Ты гляди, какая упрямая, все пытается мной командовать. — Грим сжал Томаса так, что захрустели кости. — Какие новости, какие неожиданные новости. Остается лишь гадать — что дальше?

Симон стал рядом с мамой, Миккелина тоже подползла поближе. Томас заплакал. На его штанах появилось темное пятно.

— Позвонила, значит, говоришь? И что, ответил кто-нибудь? — допытывался Грим.

Куда только подевалась его усмешка, его ухмылка! Тон холодный, лицо угрожающее. Ни мама, ни дети не могли отвести глаз от ожога.

— Никто не ответил, — сказала мама.

— Не может быть! Неужели Дейв не придет и не поможет своей тупорылой корове?

— Нет, никакой Дейв не придет, — сказала мама.

— Ну дела! Интересно, куда же подевался наш болтун? — ухмыльнулся Грим. — Я слыхал, сегодня должен уйти из порта корабль. Набитый солдатами, что твоя бочка селедкой. Видать, в Европе не хватает солдат. Не всем так везет — сидеть в Исландии да греться на солнышке да поебывать наших исландских жен. А может, они его поймали. Может, наше дело, кто знает, оказалось серьезнее, чем они предполагали, и полетели головы. Моя голова что, тьфу! Полетели головы у больших людей, у офицеров. И я готов поспорить, офицеры этому не обрадовались.

Грим сплюнул на пол и оттолкнул Томаса.

— Ни рожна они этому не обрадовались.

Симон ни на шаг не отходил от мамы.

— Главное, я одного понять не могу. — Грим снова подошел к маме вплотную; дети унюхали исходящий от него запах перегара. — Одного никак не могу взять в толк. Ломаю себе голову днями и ночами. Я могу понять, почему, как только меня замели, ты легла под первого же инородца, который положил на тебя глаз. Тут и понимать нечего, ты же блядь подзаборная, вонючая шлюха. Но он-то!

Наклонился к ней так, что едва не коснулся головой головы.

— Что он в тебе нашел? Вот этого я никак не могу взять в толк, — повторил Грим и схватил маму за голову обеими руками. — Ты же уродина! Ебаная корова! Куча говна! Что он в тебе нашел, я спрашиваю!!!

* * *

— Мы думали, он станет ее бить и в этот раз забьет насмерть. Мы ничего другого не ожидали. Я дрожала от ужаса, и Симон тоже. Я думала только о том, сумею ли открыть ящик с ножами на кухне. Но ничего не произошло. Они лишь смотрели друг другу в глаза — и, вместо того чтобы бить ее, он опустил руки и отступил.

Помолчала.