Каменный фундамент

В горздраве ей сперва отказали наотрез. Медпункт на лесозаводе более низкой категории, и, следовательно, дисквалифицировать ее, хорошую работницу, горздрав не станет. Вот когда лесозавод выстроит новое помещение и в штате медпункта будет два работника, ее, пожалуй, пошлют.

Против этого довода можно было спорить: на лесозаводе новый медпункт уже строился. Так что заведующий горздравом в конце концов обещал помочь Катюше.

Теперь, приводя дела в порядок, она с удовлетворением думала, что скоро будет вместе с Алексеем ходить на работу.

Вдруг ворвалась Клавденька, хорошенькая девушка, по близорукости ли или из кокетства то и дело щурившая глаза. Густые черные брови ее находились в беспрестанном движении. Однако это ничуть не мешало ей хорошо выполнять на стройке свои прямые обязанности: красить полы, карнизы, окна, двери. По поручению заведующего клубом Клавденька явилась пригласить Катюшу на вечер самодеятельности.

— Спасибо, Клавденька. — Катюша с удовольствием оглядела ее: жизнерадостность так и сквозила в каждом движении девушки. — Спасибо. Только одной-то идти неинтересно.

— А вы мужа возьмите с собой, — резонно заметила Клавденька.

— То-то и дело, Клавденька, что сегодня у Леши партийная учеба.

— Ну, один раз дозвольте себе сходить и без него, — никак не унималась девушка, — не приревнует.

— Я не об этом…

— Значит, все, Екатерина Федоровна! Я петь сегодня буду. Ну, приходите, послушайте. Вообще вечер очень интересный: маленькая постановка, потом сольные номера, потом танцы… Приходите…

Клавденька так долго и настойчиво убеждала Катюшу, что та в конце концов согласилась.

Но, придя домой, Катюша настолько увлеклась детьми, что совсем забыла о данном Клавденьке обещании. Спохватилась она только тогда, когда Устинья Григорьевна ей напомнила:

— Ты ведь идти куда-то собиралась…

В клубе, казалось, и курице клюнуть было негде, однако Катюше сразу дали место в первом ряду.

Она очень опоздала и пришла только к концу второго отделения. По сцене разгуливали два франтовато одетых человека. Один из них — сам художественный руководитель клубной самодеятельности Песоцкий, седой, с дряблыми, обвисшими щеками; второй — известный всему Н-ску шофер-лихач со стройки — Николай Суворов. Разыгрывалось что-то вроде скетча на тему о любви, ревности и супружеской измене. Катюшу сразу покоробила развязность, с какой болтали на сцене о любви. Ей было уже знакомо постоянное влечение Песоцкого к двусмысленным словечкам, плоским шуткам. Не раз она упрекала его за это. Песоцкий всегда посмеивался: «Человек любит соленое: огурчики, грибы, анекдоты…» Спорить с ним было тяжело. Песоцкий не допускал возражений, он кичился своим двадцатилетним стажем эстрадного артиста, хотя, как и сам он признавался, на одном месте никогда не работал больше одного года.

Опустился занавес. Катюша в недоумении пожала плечами:

— Что же это такое?

За спиной у нее кто-то внятно сказал:

— Вообще-то ясно, халтура…

После скетча шумовой оркестр, составленный из самых немыслимых инструментов, включая печную заслонку, кочергу и автомобильную сирену, сыграл «Музыкальный момент» Шуберта и несколько залихватских фокстротов и румб.

На авансцену вышел конферансье и объявил, что после небольшого перерыва начнутся танцы под баян.

В зале задвигали стульями. Конферансье наклонился и крикнул Катюше, оказавшейся поблизости от него:

— Как вам пондравилось, Екатерина Федоровна?

Катюша поднялась к нему по ступенькам.

— Понравилось? Вы спрашиваете: понравилось? — сбиваясь от волнения, громко заговорила она. И вдруг, словно кто толкнул ее изнутри: гневно выкрикнула: — Халтура! Невыносимая халтура!..

Художественный руководитель высунулся из-за занавеса, потянул ее за руку:

— Екатерина Федоровна, будьте добры. Очень прошу вас…

Она смешалась окончательно, покраснела.

В зале красивый мужской голос, хотя и с небольшой хрипотцой, запел:

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…

И сразу так дружно, что в окнах задрожали стекла, все подхватили:

Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

Людской поток, разделившись на два ручья, выливался через боковые двери в фойе. Несколько человек растаскивали стулья ближе к стенам, освобождая место для танцев, а песня разрасталась все шире и шире, мощнее:

…Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей…

Похоже было, что люди соскучились по хорошей, крепкой, коллективной песне. Она словно сближала всех, спаивала, скрепляла в единое целое. Оттого так свободно и гордо лились слова:

Но сурово брови мы насупим,
Если враг захочет нас сломать…

Песоцкий утащил Катюшу за кулисы, и здесь, в окружении еще не разгримированных участников вечера, между ними произошел такой разговор:

— Что это значит, Екатерина Федоровна? — трясясь от злости, спрашивал Катюшу Песоцкий. — Объясните мне, что это значит? Такую пощечину я получаю в жизни впервые…