Каменное поле

Он чувствовал себя получше, головная боль прошла. Юнас загасил окурок в вазе для цветов и положил на стол свои заметки об Игреке, стопка выглядела внушительной.

— Думаешь, из этого что-нибудь выйдет? — спросила Мария. — Что будем пить к обеду, пиво или молоко?

— Откуда я знаю. Решай сама.

— Не надо было тебе упоминать про машинку, — сказала Мария.

— Знаешь что, Мария, — сказала Карин. — Сколько помню себя, столько я помню эту пишущую машинку: то он говорил, что она в ремонте, то он ее забыл в очередной поездке, то было одно, то другое, и вообще-то давно следовало бы приобрести другую машинку и так далее и тому подобное. Узнаешь? Так что оставь все это, ты немножко запоздала.

— Вот именно поэтому, — сказала Мария.

К тому времени, когда появился Юнас, они уже решили подать к обеду молоко, он отметил это сразу и ядовито благословил, уселся в качалку и тотчас же начал говорить, лучше уж прямо взять быка за рога, болтать, болтать: здесь, похоже, все устроено образцово, скатерти, покрывала, занавески, цветочки в каждом горшке, все как полагается, семейное счастье, как выражалась ваша дорогая мама, когда бывала в сентиментальном настроении, кукольный дом, домашние вечера и так далее и тому подобное. Что у вас сегодня на обед?

— Запеченная треска, — испуганно ответила Мария. — Векстрём говорит, что в последнее время шла только треска.

— В самом деле? Ты в самом деле хочешь сказать, что шла одна треска? Очень интересно. А ты не думала, с чем это связано? С температурой воды или с тем, что треска поедает всю; остальную рыбу, или, может быть, на нее не влияет загрязнение воды? Это весьма сложная проблема.

— Папа, — сказала Мария серьезно, — я плохо разбираюсь в треске.

— Конечно, плохо. Тебе мучительно разговаривать о треске или о любом другом предмете, в котором ты ничего не понимаешь. Но треска вполне подходящая тема для разговора.

Карин довольно резко спросила:

— Молока хочешь?

— Нет, спасибо, молока не надо. Воды.

Обед продолжался, за столом царило молчание. Наконец Юнас спросил:

— У вас нет радио?

— Нет.

— Я имею в виду бой часов в полдень, в столовой у мамы всегда било двенадцать. Замечательно, что у вас нет радио.

Он закурил, откинулся в качалке и уставился в потолок и через некоторое время обронил, что мухи, мол, странные существа. Интересно, у них не болит голова оттого, что они ходят вверх ногами?

— Мы подумали, не совершить ли нам как-нибудь небольшую вылазку, прогулку по окрестностям, — сказала Карин. — Пока погода хорошая.

— Пока еще не поздно, — добавила Мария. — А то ведь обычно, когда стоит хорошая погода, думаешь, что так это и будет продолжаться, а потом оказывается, что слишком поздно… правда?

— Совершенно верно, — сказал Юнас. — Но хуже всего, если все продолжается без всяких изменений, а слишком поздно оказывается в любом случае.

— О чем ты говоришь? — спросила Карин.

— Ни о чем. Сегодня воскресенье? — Да.

— Так я и думал. Тогда лучше я пойду к себе. Будьте осторожны в выражениях, когда будете говорить обо мне после моего ухода, по крайней мере осторожнее, чем был я. На слова никогда нельзя полагаться, особенно во время воскресного обеда.

Блюдо из трески было великовато, неуправляемое сооружение с озерцами растопленного масла. Хозяйки расстроены, они не осмеливались даже взглянуть друг на друга, бедняжки. Я говорил не то, что следует, вел себя отвратительно. Если бы сегодня было не воскресенье, я бы, возможно, справился со всем этим вполне сносно. Они сейчас стоят у окна и смотрят мне вслед и, наверное, произносят необдуманные слова. Иногда мне кажется, что нет ничего опаснее слов, которыми мы так легкомысленно разбрасываемся. Будничные поступки как-то определеннее: они что-то меняют, как в плохую, так и в хорошую сторону, за них ты сам в ответе, их можно увидеть, а словами стреляют, чтобы они впились в тебя или просто оцарапали и обожгли так, что потом ты даже не знаешь, что причинило тебе такую боль, слова нельзя вернуть и уточнить, и ты беспомощен в своем гневе. Ранящее слово имеет тысячи форм, никто — ни стрелявший, ни жертва — не знает, какое из выстреленных слов попало в цель. А потом говорят — ты лжешь, или еще оскорбительнее — ты забыл.

Они стояли у окна и смотрели, как он спускается к бане, идет не по тропинке, а рядом. Волосы на затылке были давно не стрижены.

Карин сказала:

— Со спины он выглядит почти так, как мы обычно представляем себе писателя. Надо достать ему башмаки на резине, смотри, он может упасть и разбиться.

— А прогулка, — сказала Мария. — Если папа захочет…

— Возможно, но тогда с нами была мама. И так далее и тому подобное, сама знаешь…

— Перестань, — сказала Мария.

Каморка при бане действительно была очень покойным, уединенным убежищем, где любой другой папа мог бы отдыхать, сердиться и размышлять или просто-напросто любоваться летними зелеными пейзажами. Или даже писать.