Камень ацтеков

Костер угасал. Кто-то большой возился во мраке. Ноги оказались придавленными, Баррет приподнялся и нащупал толстый ствол дерева, лежащий поперек голеней. Бревно, по-видимому, только что упало, сок капал из сломанных ветвей. От перелома Баррета спасла только мягкая почва и пышный куст какой-то травы.

— Ланда, мерзавец! Твоя работа?

Питеру никто не ответил.

В черноте ночи мигнули зеленые глаза ягуара.

— Эрнандо, вернись! — заорал англичанин что было сил.

Потом он откинулся назад и торопливо поискал в рыхлой земле.

Вмятина оказалась пустой. Изумруд исчез. Зато глаза хищника приблизились.

Отец Нариньо терпеливо ждет. В последнее время это его обычное занятие — ждать и бояться. Источник беспокойства совсем рядом. Это смуглый человек, такой же испанец, чужак с тонким красивым лицом.

Ланда, который расположился на крытой галерее, охотно пьет водку из агавы. Он глотает ее маленькими глотками. Индейский мальчик сидит у его сапог.

Иногда он кажется ребенком, который играет с отцом, но впечатление обманчиво — в зрачках сына индианки трепещет испуг.

— Не вздумайте жаловаться своим прихожанам, — мрачно предупреждает де Ланда. — Вы знаете, как я уважаю священников, сеньор, но убить индейского ребенка для меня ничего не стоит. Одна стрела в мою сторону — и парнишка умрет, как удавленный котенок.

— Чего вы хотите?

— Отдыха и еды в дорогу. Я скоро уйду и уже никогда не вернусь.

Нариньо не верит, но вера в людскую искренность уже не имеет для него значения.

— Есть небесная справедливость, — сухо отвечает он.

Ланда грубо сбрасывает со стола пустой стакан и уходит, уводя мальчугана за руку.

Вечером рабочие бредут с полей. Они собираются в храме и ждут. В робких фигурах Нариньо чудится немой укор. «Ребенок — сирота», — говорит он сам себе. Он не знает, что делать. Руки пастыря отвыкли держать мушкет.

Вообще-то мушкетов в миссии не найти — королевский указ запрещает индейцам держать ружья.

Нариньо наспех читает молитвы и смотрит поверх темных голов — в сторону арки входа. Он знает, что скоро придет ночь — время, когда зло становится сильнее.

Де Ланда тоже по-своему ждет ночи — он боится спать один, но не решается приказать какой-нибудь индейской женщине разделить с ним постель. В темноте в лицо ему скалится каменная улыбка чужого бога. Иногда Эрнандо видит призрак Баррета — англичанин стоит к бывшему другу спиной.

— Питер! — зовет испанец.

Пират никогда не оборачивается, но Ланда знает, что у англичанина нет лица. С затылка свисает сорванный когтями ягуара лоскут кожи.

Эрнандо встает, находит кувшин, пьет агавовую водку через край — до тех пор, покуда в желудке не станет горячо и приятный туман не окутает сознание. Тогда он вынимает из-под одежды мешочек, развязывает его и при лунном свете рассматривает изумруд.

Грани камня холодны и остры.

Если надавить на них пальцем, на коже остается болезненный отпечаток.

Ланда убирает изумруд, без сил падает в гамак и наблюдает темноту.

Нет, не ту, обычную темноту ночи — он чувствует тьму в своей груди, правее сердца. Мрак шевелится комком и растет.

— К черту ацтекских богов! Я просто устал.

Маленький индеец, привязанный к запястью испанца длинной веревкой, корчится в углу. Ему страшно. Чужак в гамаке наверняка явился из ада, но мальчишка знает, что дьяволам нельзя показывать страх. Он стоически молчит и только изредка и незаметно вытирает глаза тыльной стороной кулака.

Глубокий сон свалил Ланду под утро третьего дня, но пробуждение оказалось неприятным. Холодный металл уперся в гортань. Молодой индеец в точно такой же, как у всех крестьян миссии, простой накидке сжимал в кулаке нож. Комната уже наполнилась рабочими с плантации. Отца Нариньо не было, и это сулило особенно неприятные перемены.

От резкого толчка гамак перевернулся, и белый мешком рухнул на глинобитный пол.

Пистолет вывалился и остался лежать под ногами. Ланду сразу же подняли и потащили на пыльную площадь, там ждал осел — терпеливый лохматый работяга, в спутанной челке которого застряли сухие семена растений. Неподалеку курился паром котел со свежей смолой. Авантюристу быстро и ловко скрутили запястья, длинную мочалку, связанную из травы, окунули в черную жижу.

Де Ланда заметно вздрогнул, но смола оказалась только умеренно горячей, она немного жгла кожу, но не вызывала серьезных повреждений. Руки добровольцев щедро мазали пленнику грудь, плечи, лицо, макушку, шею.

Остатки содержимого из котла попросту разлили по спине.

Женщина в грубом безрукавном платье, тетка обиженного ребенка, опрокинула плетенку — и туча перьев индейки облепила тело и одежду человека.