Камбрия - навсегда!

— Я все-таки начну сложно, — сказал он наконец. — Я грек, а греки — народ, любящий мудрствование. Так что сначала сложно, а потом, быть может, мы достигнем и краткой ясности… Итак, вернемся к тому, что я уже сказал: Немайн прежде всего человек. Бессмертная душа, тварное тело. Это образ Бога, по которому мы сотворены. И только от самого человека зависит, сможет ли он подняться выше. Стать не просто человеком. И даже не только человеком. Обычно христиане не особенно обращают на это внимание. Уж больно гордыню воспаляет — и ведет к обратному результату. Но в вас все равно этой самой гордыни — на легион. И вы не христиане, вам только знать… Так вот и знайте — в каждом человеке, помимо тела и души, есть еще нечто. Немножко — но есть, как бы плох он ни был. Это нечто мы именуем Святым Духом, третьей ипостасью Бога. — Он сделал резкий жест, Харальд, готовый задать вопрос, так и замер с приоткрытым ртом. — Не перебивай, прошу тебя! Мне и так тяжело вести мысль… Одной из частей Бога, всегда различных и всегда единых. Эта часть Бога разлита во всем добром, что есть в мире, и в первую очередь в людях. И если человек будет творить добро и красоту, расти душой — часть эта в нем будет прирастать. Понемногу. Сначала это будет выглядеть как… — Адриан замялся, подыскивая слово попроще, — как удача! Правильные дела начнут спориться и выходить лучше, чем человек этот будет рассчитывать или даже надеяться. Потому что действовать будет уже не только его сила. А вот потом… Потом человек может стать богом. То, что это возможно, — правда. Таково слово. «Вы — боги». Те, кто стал его частью, но при этом остался собой. И становится богом велением и благодатью Создателя. Это и есть подобие Бога.

— Это она?

— Не знаю. Это заметно только по чудесам. Безусловным. И часто — отрицаемым самим чудотворцем. Не мне судить. Я только верю, что Немайн на этой дороге, а как далеко зашла… Это ее личное дело. Ее и бога…

Викинги переглянулись.

— Не больно просто получилось, — развел руками Эгиль, — то она богиня, то нет. То еще часть бога внутри.

И с надеждой посмотрел на Харальда. Мол, может, хоть скальд чего-то разобрал? Но поэт молчал, только бороду принялся поглаживать.

— Так он и у тебя внутри, Дух-то Святой, — хмыкнул викарий, — только не особо много пока, видимо. Но что-то же есть! Вот, например, корабли у тебя хорошие выходят? А бывает так, что ты и сам не понимаешь, как вот это у тебя такое ладное судно получилось?

— Судно, — буркнул Эгиль, — это не то, что плавает, а то, в чем плавает. Но бывало, да… Это что, он?

Викарий кивнул.

— Почти наверняка. Но еще раз скажу: сколько в ком, судить не могу. Но путь никому не закрыт…

А Харальд вдруг заложил руки за спину. Склонил голову набок.

— А ты на нее похож, — сказал, — не лицом, словами. Все неопределенное, запутанное. Непонятное уму. Но — ясное сердцу. А потому благодарю тебя. Хотя все, чего ты достиг, так это того, что мы острее стали чувствовать суть Немхэйн. Но никак не приблизились к тому, чтобы описать ее словами…

Коротко поклонились, ушли. А викарий остался сидеть и рассматривать огонек в лампе. Он ведь и сам желал знать окончательный, полный, короткий ответ на вопрос: кто такая Немайн? И только что сам себе доказал, что это, в главном и наиважнейшем, ему не дано. Как бы она ни обзавелась своим новым именем, оно не мешает ей оставаться доброй христианкой и коронованной базилиссой. Святые не стали бы помогать самозванке. Тем более что Церковь вполне допускает именоваться в миру прозвищем, отличным от крестильного имени. Остального Адриан знать уже и не хотел. Немайн — кем бы она ни являлась — нужна и Камбрии, и Империи, и Церкви.

Священник снова обмакнул стило в чернильницу. Кстати, придуманную все ею же. Такую перевернешь, а чернила и не разольются! Вот это новшество ему по вкусу! А перья… Что ж. Камбрийские гуси могут быть довольны — их станут реже резать.