Калле Блумквист и Расмус

Ева Лотта слегка щелкнула его в шутку по веснушчатому носику и сказала:

– Нет, Расмус, ты еще слишком мал.

Ну и рассердился же Расмус! Его охватил праведный гнев, когда он услыхал эти презрительные слова: «Ты еще слишком мал». Вечно только это и слышишь! Он сердито посмотрел на Еву Лотту.

– Тогда, по-моему, ты – дура, – констатировал он.

И после этих слов решил бросить ее на произвол судьбы. Лучше он спросит этих мальчиков, не может ли он стать Белой Розой.

Они стояли у калитки и с интересом смотрели на дровяной сарай.

– Эй, Расмус, – спросил тот, которого звали Калле. – Чей этот мотоцикл?

– Ясное дело, папин, – ответил Расмус.

– Скажи, пожалуйста, – удивился Калле. – Ничего себе, видать, профессор, который ездит на мотоцикле! Наверно, борода у него путается в колесах.

– Какая еще борода, – зло сказал Расмус. – У моего папы нет бороды.

– Разве? – усомнился Андерс. – Ведь борода есть у всех профессоров.

– А вот у него нет! – повторил Расмус и с чувством собственного достоинства зашагал обратно к веранде. Эти ребята – дураки, и он больше не собирается с ними разговаривать.

Очутившись в безопасности на веранде, он обернулся и закричал всей этой троице у калитки:

– Вы все – дураки! Мой папа делает листовое железо, и он – профессор без бороды!

Калле, Андерс и Ева Лотта, забавляясь, смотрели на сердитую маленькую фигурку на веранде. Они вовсе не собирались его дразнить. Ева Лотта сделала несколько быстрых шагов, чтобы броситься за ним и хоть чуточку его успокоить, но тут же остановилась. Потому что в тот самый миг дверь за спиной Расмуса отворилась и кто-то вышел на веранду.

Это был загорелый молодой мужчина лет тридцати. Крепко обхватив Расмуса, он перекинул его к себе на плечо.

– Ты абсолютно прав, Расмус, – сказал он. – Твой папа делает листовое железо, и он – профессор без бороды.

С Расмусом на плечах он зашагал по песчаной дорожке, а Ева Лотта чуточку испугалась: ведь она переступила порог частного владения.

– Теперь ты сам видишь, что у него нет бороды! – торжествующе закричал Расмус, обращаясь к Калле, который нерешительно топтался у калитки. – И еще он, ясное дело, умеет ездить на мотоцикле! – продолжал Расмус.

Потому что он уже мысленно представлял себе папу с длинной волнистой бородой, которая путалась бы в колесах, и зрелище это было просто невыносимым.

Калле и Андерс вежливо поклонились.

– Расмус говорит, что вы делаете листовое железо, – сказал Калле, желая замять разговор о злополучной бороде.

– Да, пожалуй, это можно так назвать, – засмеялся профессор. – Листовое железо… легкий металл… понимаете, я сделал небольшое изобретение.

– Какое изобретение? – заинтересовался Калле.

– Я нашел способ изготовить легкий непробиваемый металл, – начал рассказывать профессор.

И это-то Расмус называет «делать листовое железо»!

– Да, я читал об этом в газете, – оживился Андерс. – Тогда, выходит, вы – знаменитость, вот это да!

– Да, он знаменитость, – подтвердил с высоты отцовского плеча Расмус. – И бороды у него тоже нет. Понятно?

Профессор не стал распространяться о своей славе.

– А теперь, Расмус, пойдем завтракать, – сказал он. – Я поджарю тебе ветчину.

– Я и не знала, что вы живете в нашем городе, – удивилась Ева Лотта.

– Только летом, – объяснил профессор. – Я снял эту развалюху на лето.

– Потому что папа и я будем здесь купаться и загорать, пока мама лежит в больнице, – сказал Расмус. – Мы – вдвоем, совсем одни. Ясно?

2

Родители часто мешают, когда надо воевать. Они самыми разнообразными способами вмешиваются в ход событий. Иногда торговцу бакалейными товарами Блумквисту приходило в голову, что сын мог бы помочь ему в лавке в часы «пик». И почтмейстер частенько приставал с глупыми предложениями насчет того, что Сикстену следовало бы убрать мусор с садовых дорожек и подстричь траву на лужайках. Сикстен напрасно пытался убедить отца в том, что заросший сад выглядит гораздо романтичнее. Почтмейстер только непонимающе качал головой и молча показывал на машинку, которой подстригали садовую траву.

Еще более упрямым и требовательным был сапожник Бенгтссон. Ему пришлось зарабатывать себе на хлеб с тринадцати лет, а сын должен идти по стопам отца, считал сапожник. Поэтому он железной рукой пытался во время летних каникул засадить Андерса за сапожный верстак. Но Андерс со временем научился мастерски избегать любых покушений на его золотую свободу.

Оттого-то, когда сапожник спускался в свою мастерскую, чтобы посвятить старшего сына в тайны сапожного ремесла, скамеечка, на которой должен был сидеть Андерс, большей частью пустовала.

По-настоящему человечным оставался лишь папа Евы Лотты.

– Только бы ты была веселой и доброй и не очень проказничала, и я оставлю тебя в покое, – говорил пекарь, нежно кладя отеческую руку на белокурую макушку Евы Лотты.

– Да, вот это папа так папа, – горько сетовал Сикстен, нарочито громко, чтобы заглушить стрекотание машинки, которой подстригали садовую траву.

Уже второй раз за короткое время безжалостный отец заставил сына посвятить себя садоводству.