Сергей Грачикович долго возился в бумажнике, перебирая пальцами стодолларовые купюры, наконец, решился и выволок какое-то количество зеленых бумажек на стол. Старуха кинула на деньги небрежный взгляд.
– До свидания, Сергей Грачикович.
– До свидания, – поднялся с табурета бизнесмен. – Но если что не так…
Он многообещающе показал зубы в странной, похожей на оскал, улыбке и вышел вон. Хлопнула дверь. Старческая рука сграбастала стопку американских денег. Палец провел по ребру стопки, прошелестев купюрами.
– Жлоб, – констатировала старуха и поспешно метнулась следом.
Клиент не успел еще далеко уйти.
– Сергей Грачикович, – окликнула старуха.
Бизнесмен остановился и повернулся на голос. Старуха приблизилась, пристально, словно рентгеновский аппарат, заглянула в глаза клиенту.
– Вот еще что, – сказала ровным и бесстрастным голосом. – Насчет жертвы. Жертва должна быть детской.
– Что? – вздрогнул мужчина. – Это ребенка что ли убить?
– Не в том смысле, вы сейчас сходите в ближайший роддом или школу какую-нибудь, узнайте их реквизиты и анонимно переведите на их счет вот эту сумму.
Старуха протянула бумажку с накорябанным числом. Брови бизнесмена взлетели вверх.
– А без этого нельзя?
– А без этого ничего хорошего вам не видать.
Сергей Грачикович кхмыкнул, сунул бумажку в карман и быстро-быстро пошел к выходу. Старуха довольно потерла руки. Подошел сторож:
– Что за жертва такая странная? – поинтересовался у старухи.
– Да не жертва это, – отмахнулась та. – Так просто… пусть что-то доброе в своей жизни сделает. Хоть и не по собственной воле.
Черные, поблескивающие в неясном свете волны катились и перекатывались. Река казалась гладкой и скользкой. Звуков тут не было. Точнее сказать, она их не слышала, только видела черные волны и маленький горбатый мостик, соединяющий этот берег с тем не менее черным, чем вода в реке. И чернота эта, затаившаяся до поры, готова была сейчас перехлестнуть через мост, обрушиться на этот берег, похоронить под собой все, что можно.
На мостике происходило какое-то шевеление, но разобрать с такого расстояния что там творится было невозможно. Опоры моста почернели, дальний его край провалился в непроницаемую тьму, не то растворился, не то обрушился.
Тьма, словно живая, пожирала мост, приближалась…
Голос прорвался сквозь видение, разрушив его, как камень упавший в воду разбивает отражение. Старуха вздрогнула и перевела дыхание. Она снова сидела у клетки и смотрела в блестящие черным глаза громадной пантеры. Песня оборвалась.
Ночной зоопарк жил своей жизнью, и звуки здесь были свои, совсем не московские. Что-то стрекотало, кто-то всхрапывал, откуда-то издалека доносились еще какие-то отголоски животного существования.
Лязгнуло металлом решетки. Послышались невнятные чертыханья. Потом совсем рядом зашелестели шаркающие шаги, и нетрезвый голос сторожа затянул прерванную песню.
Из клетки утробно рыкнуло. Старуха глянула на своего любимца. Дикий кот сидел, уткнувшись лбом в металл решетки. Глаза огромной пантеры наполнились смертельной тоской. Со стороны могло показаться, что зверь понимает смысл песни.
На дорожке между вольерами появился Егор Тимофеич с ополовиненной квадратной бутылкой в руке. Замер, вгляделся в ночь и направился к старухе.
Сторож остановился и приложился к горлышку.
– Ой, кому-то нынче плачется, а кому смеется, – повторил он обычным голосом. – Старая, а тебе смеется?
– Мне улыбается, – отозвалась старуха. – Опять напился, Егорушко?
– А че еще делать? – сторож приложился к бутылке, крякнул и глянул на этикетку. – О! Знаешь что это? Абсент. Знаешь, сколько стоит? Уууу. Можно было бы за те же деньги пол-ящика водки купить. А то и ящик...
– Так чего ж не купил?