— Но он как раз это делает, — робко протестовала Елена. — По крайней мере, пытается.
— Притворство! Если он станет отцом, семья простит ему прежнее поведение. Скажут, что он остепенился, осознал новые обязанности. Пусть только твой — нет, наш — ребенок родится, и Петрон снова примется за старое. А что станет со мной, Елена?
— Не кричи так, а то сбежится весь дом. Теперь, когда Петрон впервые за время нашего брака начал вести себя как подобает, я должна бежать от него? Не могу! Я не могу так поступить!
Сабин тяжело дышал. Он не знал, что должен был сказать, не говоря о том, что сделать.
— Значит, все кончено?
Елена молчала.
— Или ты нашла какой-нибудь выход?
Сабин бросил взгляд на ее ссутулившуюся фигуру, и его одолело безумное желание переломать эти тонкие руки и ноги, чтобы его возлюбленная не могла принадлежать никому другому. Но она никому другому и не принадлежала. Как женщиной и женой владел Еленой он, и в ее теле жил ребенок, зачатый им — Корнелием Сабином из Рима, а не Петроном, содомитом из Эфеса.
— Что же будет дальше? — спросил молодой римлянин.
Елена выпрямилась и повернула к нему мокрое от слез лицо.
— Жизнь пойдет своим чередом. Я не могу привыкнуть к мысли, что больше не увижу тебя. Когда мой ребенок родится…
— Наш ребенок.
Она вытерла слезы и робко улыбнулась.
— Да, наш ребенок.
Калигула начал внимательно следить, как серьезно воспринимают другие его божественность. Недавно по его приказу схватили одного галльского сапожника, который звонко рассмеялся, увидев Калигулу в костюме Юпитера. На вопрос, что его так развеселило, тот ответил с прямотой свободного мастерового: «Вся эта ерунда». Калигула сам засмеялся, услышав такие слова, и распорядился: «До сапожников моя божественность пока не дошла. Отпустите его. Глупцу еще придет время узнать правду».
Теперь с подобным снисхождением было покончено. Калигула любил устраивать своему окружению проверки, и горе тому, кто их не выдерживал! Важно было ответить быстро, ведь император считался мастером риторики и обладал отличным чутьем речевого подтекста.
Сенатора Луция Вителлия император во время ужина спросил, не заметил ли тот, что он, Калигула, только что обменялся мыслями с богиней Луной. Вителлий, мастер лести и человек большого ума, ответил с глубоким поклоном:
— Только вам, богам, дано видеть и слышать друг друга.
Эти слова принесли умному сенатору признание и разрешение войти в круг ближайших друзей императора.
Не так расторопен оказался актер Апеллий, когда Калигула поинтересовался, стоя перед статуей Юпитера, кого тот больше почитает: своего императора или его брата-близнеца. Апеллий, который привык повторять заученные тексты, мешкал с ответом. Императору его размышления показались слишком долгими, и он приказал жестоко высечь актера. С довольной улыбкой прислушиваясь к воплям бедняги, он сказал:
— Апеллий, я должен признать, что твой голос красиво звучит, даже когда ты орешь.
Не только приближенные к императору люди, но и весь народ почувствовал, как ревностно Калигула относится к своей божественности.
По его приказу в провинциях был введен культ императора, и скоро от Испании до Азии не осталось ни одного крупного города, где бы в храме или на форуме не красовались статуи божественного Гая Цезаря.
Никаких трений при этом не возникало, поскольку никто не имел ничего против того, чтобы почитать на одного бога больше и жертвовать по праздникам еще перед одной статуей горсть ладана. Никто, кроме иудеев. Императоры Август и Тиберий были достаточно умны, и уважали своеобразные религиозные традиции этого народа, но Калигула настоял на том, чтобы в синагогах установили его изображения. Повсюду, где пытались это сделать, доходило до столкновений; особенно серьезным оказалось положение в Александрии, где рядом с тысячами иудеев жили греки и египтяне.
Иудеи отправили в Рим послов, которые долго и напрасно добивались аудиенции у императора. Препятствовал их приему высоко ценимый Калигулой секретарь Геликон: он родился в Александрии и ненавидел иудеев. Секретарем его только называли, на деле же всю основную секретарскую работу выполнял Каллист, а на Геликона скорее приходился груз обязанностей компаньона Калигулы. Он всегда был в распоряжении императора, возникало ли у того желание пойти в термы, сыграть в шахматы, прокатиться на лошадях или примерить новую тогу.
Возглавлял делегацию иудеев знаменитый философ Филон, благодаря острому уму которого им и удалось наконец добиться приема у римского императора. Калигула как раз осматривал свою новую виллу, когда к нему подошел Филон и глубоко поклонился. Император приветствовал его словами:
— Значит, вы и есть те самые люди, которые сомневаются в моей божественности? Вы мужественны, этого отрицать нельзя, поскольку только самоубийцы могли бы осмелиться явиться мне на глаза с такими бесстыдными речами.
Филон не смутился: