Кому не известно его стихотворение «Песнь пленного ирокезца» – это поэтическое создание, достойное великого поэта? Кому не известно его «Море», которое «измерил он жадными очами» и «пред лицом которого поверил он силы своего духа?» Кому не известен его «Бальтасар», переведенный из Байрона? Некоторые песни его также принадлежат к перлам его поэзии. Но самое лучшее, можно сказать, гигантское создание его гения, вышедшее из души его в светлую минуту откровения и мирового созерцания, есть стихотворение «Грешница», напечатанное в 20 № «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду»«{10}. Вот оно:
С первого разу может показаться странным, что Полежаев, которого главная мука и отрава жизни состояла в сомнении, с жадностию переводил водяно-красноречивые лирические поэмы Ламартина;{11} но это очень понятно, если взглянуть на предмет попристальнее. Крайности соприкасаются, и ничего нет естественнее, как переход из одной крайности в другую… Кроме того, Полежаев явился в такое время, когда стихотворное ораторство и риторическая шумиха часто смешивалась с поэзиею и творчеством. Этим объясняются его лирические произведения, писанные на случаи, его «Кориолан» и другие пьесы в этом роде. Недостаток в развитии заставил его писать в сатирическом роде, к которому он нисколько не был способен. Его остроумие – тяжело и грубо. Недостаток же развития помешал ему обратить внимание на форму, выработать себе послушный и гибкий стих. И потому, отличаясь часто энергическою сжатостию выражения, он иногда впадает в прозаическую растянутость и между прекрасными стихами вставляет стихи, отличающиеся странностию, изысканностию и неточностию выражения.
Кто не идет вперед, тот идет назад: стоячего положения нет. Второе собрание стихотворений Полежаева, изданное в 1833 году под титулом «Кальян», было несравненно ниже первого. Даже лучшие пьесы – пополам с риторическою водою. Только одна «Цыганка» блещет ярким цветом художественной формы.