Какого года любовь

Но вот теперь началось, наступила пора вопросов. Вопросов, которые задавали все: о младенцах, о детях. Об их отсутствии, о ее неудаче, после почти трех лет брака.

– Было ли…? – мягко допытывалась Роуз.

– Нет. Нет, ничего.

– Но ты…?

– Да! – Летти засомневалась, не слишком ли поспешила с ответом, но понадеялась, что сойдет за смущение.

Роуз принялась выдергивать какие-то гадкие сорняки так усердно, будто от этого зависело, легко ли будет Летти приоткрыть душу.

Последние дни та пыталась поведать Роуз, как устроена ее жизнь в Лондоне. Берти ужасно занят. Он пишет книгу о том, как на местах внедряются социалистические идеи, и, значит, ему приходится много разъезжать по стране, так что времени на Летти у него теперь еще меньше обычного. Как трудно оказалось завести новых друзей и как женщины, с которыми ей, по идее, следовало бы общаться, интересуются одними только детьми.

О Марго Бонд она не проронила ни слова.

– А с Берти у тебя все в порядке? – проворно орудуя лопаткой, как бы между делом справилась Роуз. – Все ли между вами по-прежнему? Что-нибудь изменилось?

– Да, думаю, изменилось. Но ведь это же… жизнь, верно? – расплывчато ответила Летти. – Он заботится обо мне. Мы не ссоримся, если ты об этом.

Роуз подняла глаза, настаивая на зрительном контакте.

– Не только об этом, и ты это знаешь.

У Летти вдруг встал ком в горле, но тут же пришла мысль, не пора ли, в самом деле, ей выговориться. В конце концов, это ведь Роуз. Роуз, которая теперь окрепла, укоренилась.

– Я… – начала она, но ей не дали продолжить.

Рыжий сеттер – возможно, Скарлет, наверняка сказать было трудно, – подпрыгнув, принялся тыкаться влажным носом ей под мышку, пока она не сдалась и не погладила песика по шелковистому лбу. Потом, не поднимая глаз, Летти заговорила, и слова вырывались сами собой, хотя она знала, что какая-то часть правды должна остаться под спудом.

– Наверное, дело в том, что мне совсем нечем себя занять, и я чувствую себя… никудышной. Знаю, ты скажешь, что я не умею ценить то, что мне досталось, кто угодно так бы сказал… – Тут Летти почувствовала обычный укол вины: вот она плачется Роуз, хотя знает, что Роуз о замужестве грезит. Летти же такой шанс выпал, и она его погубила. – Но я просто… я просто не уверена больше, что я Берти нравлюсь…

Слезы хлынули из ниоткуда, одна за другой сыплясь ей на колени, она даже не поняла сразу, что плачет. Но, с другой стороны, теперь это случалось частенько – внезапные слезы заставали Летти врасплох. Смутившись, она отерла лицо в надежде, что Роуз ничего не заметит.

– Я считала, что моя жизнь с Берти – это огромный подарок, удивительный, я на такое даже надеяться никогда не смела. И все же мне стало как-то… смурней, что ли… так смурно, как прежде никогда не было.

– О, Летти, я так…

– Нет, не надо. Не сочувствуй. Я не хочу – ничего. Ничего от тебя. Я знаю, что не имею на это права.

– Каждый имеет право стремиться к счастью!

– Ты тут, что ли, американка? – К Летти на секунду вернулась ее прежняя резкость. – Я обеспечена, живу со всеми удобствами, у меня книги под рукой, лучшие рестораны и театры, я могу купить новое платье, когда захочу, – да такого в моей семье никто никогда не знал, Роуз! И ладно бы только это, но я причинила тебе, Берти и нашим родителям все эти… неприятности. Как случилось, что я оказалась этого недостойной? Как посмела я стать таким разочарованием для него, для тебя…

Роуз попыталась взять ее за руку, но Летти не далась. Руби (теперь она видела, по надписи на ошейнике, что это не Скарлет, а Руби) поописывала между ними круги, а затем улеглась, уложив на лапы голову.

– Может… может быть, ребенок поможет?

– Может быть…

Летти знала, что, будь Роуз на ее месте, она с головой окунулась бы в материнство. И сколько историй слышала она о женах, чьи мужья отдалились или пресытились, и тогда эти женщины посвятили себя воспитанию детей, обретя в этом смысл и радость.

Но Летти знала также, что, если она родит ребенка от Берти, то это привяжет ее к нему навсегда. Привяжет как раз в тот момент, когда он заменил ее на кое-кого другого, поинтересней, поумней, поживее. На кое-кого, больше похожего на ту, какой она сама была раньше, до тумана, угнездившегося в ее голове, и до страха, поселившегося у нее в сердце.

Она не могла забыть слов Амелии. “Дело не в боли, дорогая моя. С болью ты справишься. Дело во всем остальном. Ты никогда больше не будешь прежней”.

Несколько месяцев назад, приехав домой в Абергавенни (забавно, что она по-прежнему думает об Абере как о доме), Летти зашла повидаться с Бетан, которая жила по соседству. Та, плача, отскребывала ступеньки на заднем крыльце. У Бетан были дети, девочка-младенец и малыш, который уже пошел, а муж, известный всем пьяница, как раз пропил зарплату и выместил зло на ней. Колени у нее были ободраны до красного мяса, груди тяжко болтались, слезы капали с кончика носа. Ребенок в доме вопил, как сирена скорой помощи во время войны. Грязно-белые пеленки трепались на веревке, отказываясь сохнуть на ледяном ветру.