Какого года любовь

Все эти дни погода в Абергавенни была никуда: мелкий, нескончаемый, косой дождь загонял внутрь. И темнело так рано, отмечал Эл, густая серая тьма скатывалась на город, накрывая его тишиной, с сонных лесистых холмов. Но и при дневном свете все было мрачно и серо: небо, шиферные крыши, мокрые тротуары. И люди. Да, это была недобрая мысль, но здесь, в Абергавенни, Вайолет представала еще большей загадкой, чем где‐либо. Слава богу, что есть гранты на высшее образование, с пронзительной ясностью подумал он накануне днем, глядя, как ее туповатые братья, развалясь на тесном диване, смотрят регби по крошечному черно-белому телевизору, в то время как мать с утомительными подробностями рассказывает Вайолет, кто из соседей на ком женился и кого родил.

– Мам! Мы сходим на холм! – с порога рявкнула Вайолет, и Эл, выдернув ступни из тесных “парадных” туфель и переобувшись в грязные прогулочные ботинки, почти дважды обернул вокруг лодыжек широченные полы брюк, заправив их внутрь.

– Когда? – крикнула Ангарад, уже на полпути наверх, чтобы снять с себя “воскресное выходное”.

– Вот прям сейчас!

– Интересно, а кто мне с обедом поможет?

– Мальчики!

– Вайолет!

Но Вайолет выдернула Эла за дверь прежде, чем он успел застегнуться. Плечи ее, теперь под старой зеленой курткой, были по‐боевому расправлены. У Эла сердце защемило от любви к ней и от страха, что из‐за него у нее что‐то может пойти не так.

На макушке Сахарной головы раскрасневшийся Эл, задыхаясь, согнулся вдвое. Вайолет, которая ничуть не взопрела, с торжеством на него посмотрела.

– Надо меньше курить, – выдохнул Эл. – Раньше я влегкую заскакивал на холмы поблизости с домом, у нас полно рядом холмов.

А она лишь гордо вскинула голову, как горная козочка.

– Воображала! – воскликнул он, подхватил и закружил ее так, что ноги почти улетали за горизонт, и Вайолет завопила – громко, изо всех сил, и какая‐то застрявшая внутри твердая дрянь вырвалась из нее в ледяной ветер.

– Чертовски мне нравится здесь, наверху, – сказала она тихим, истовым голоском, кое‐как восстановив способность стоять на ускользающей из‐под ног земле, и качнулась к нему. “Ах, как же хорошо”, – подумала она про себя и крепко-крепко обхватила его руками.

Эл хотел спросить ее о чем‐то, про что на самом деле ответа слышать он не хотел.

Он сглотнул и попытался придумать, что бы еще сказать. Но все пустячное сгинуло посреди неохватного пространства земли, освещенного зимним солнцем и голубым сиянием неба, в которое они поднялись. Даже спящие поля раскрасились коричневым и грязно-лиловым, темно-зеленым и соломенно-желтым, монохромная скукота ненастных дней почти стерлась.

Может, не имеет значения, что там думают ее родители или люди, с которыми она росла. Может, вот это имеет значение, прямая связь с природой и прямая линия связи между нами двумя. Что‐то набухло у него внутри. Высокое или психоделическое, все вело к одному и тому же.

– Еще бы тебе не нравилось, – сказал он. – Тут все так… огромно. И вольно.

– Правда ведь? А когда в Лондоне, забываешь, как сильно этого недостает… Знаю, есть и другие способы, но, по‐моему, подняться на холм все равно самый быстрый путь к просветлению, – говорила она посмеиваясь, но в то же время всерьез.

– Ты все еще веришь во что‐нибудь из этой лабуды? – спросил Эл, поймав ее за руку и быстро чмокнув в ладонь.

– Ты имеешь в виду церковь?

Эл кивнул и почувствовал, как Вайолет замерла рядом, как всегда, когда обдумывала что‐то важное.

– По-настоящему – нет. Мне все еще нравится петь вместе и то, что мы собираемся. Но действительно ли я верю, что есть бог, которому можно молиться, который вмешивается во все дела и который послал своего сына умереть за наши грехи… Нет. Это просто… это просто не имеет особого смысла сейчас, так ведь?

– Вообще никакого. Да и понятие греха на самом деле есть худшая ложь, за которую ухватилась власть, замечательно эффективный способ держать в повиновении массы…

– Ладно, Карл Маркс, прибереги свой пыл. – Она улыбнулась и качнула его рукой, прежде чем продолжить. – Что до меня, то я, ну, не чувствую, что отказалась от главного, от веры в то, что в этой вселенной есть что‐то более значимое, более таинственное, чем мы. Ты ведь чувствуешь это, да, когда смотришь сейчас вокруг? Или когда курнешь что‐нибудь. Просто для этого не надо никаких… гимнов. И проповедей. И нравоучений насчет того, что это дурно – испытывать желания, или быть геями, или что‐то еще.

– Аминь, – весело сказал Эл, целуя ее в макушку. – Один в один то, что я хотел сказать.

И Вайолет сначала обрадовалась, а потом вдруг прониклась странным каким‐то сопротивлением. Она отпустила его руку, с хрустом сорвала терракотовый от старости стебель папоротника и принялась размахивать им на ходу.

– Но я думаю, богослужение задумано было не таким, ну, не совсем таким. И не по мне, когда люди просто… недолго думая все это отметают.