Кахатанна. Тетралогия (СИ)

Легкая тень за окном потянулась было к нему, но опять настороженно замерла. Ей ужасно хотелось неизвестно почему влететь в комнату и броситься в объятия – тут летунья прислушалась к себе и поняла, что ее манят объятия не мужчины, а женщины, что само по себе уже было странно. Но сила столь же могучая, как и та, что притягивала ее, – отталкивала, не пускала, угрожала жизни и рассудку. Волнами накатывал древний, дремучий ужас; тело рвала неведомо откуда взявшаяся боль, но, удивительное дело, все эти страхи находились где-то на самой поверхности ее сознания, присутствуя в единственной ими самими и созданной реальности. А вообще их не существовало. Оглушенная этими необычными, чтобы не сказать больше, впечатлениями, женщина помедлила у окна еще несколько томительно долгих минут. Она неподвижно висела в воздухе у невысокой пилястры, опираясь одной рукой о подоконник, а другую прижимая к вспотевшему холодному лбу.

«Что за дьявольщина?» – подумалось ей.

Рассеянный взгляд скользнул вверх, ненадолго остановился на каменной горгулье, венчавшей крышу башни, и опять обратился на происходящее внутри. А там, в клубах разноцветного дыма, среди мечущихся теней, по-прежнему сидели двое. Мужчина выглядел изможденным, словно за эти минуты прошла – и не самьм спокойным и счастливым образом – большая часть его жизни. Казалось, даже волосы засеребрились, лицо будто постарело, его избороздили морщины, а черты, до того спокойные, исказила нечеловеческая мука. Он уже не говорил, а кричал хрипльм, сорванным голосом, и в этом крике женщина разобрала вполне обычные, хоть и странные слова.

– Вернись! – молил он, и при каждом слове из его рта брызгала тонкая струйка крови, заливая поседевшую бороду. – Вернись! Найди дорогу! Проснись!!!

Последний крик был полон такой душевной боли, что ночная летунья содрогнулась и рванулась всем телом, желая оказаться там, в комнате, чтобы хоть как-нибудь помочь. Она ни минуты не сомневалась в том, что призывы эти обращены к сидящей за столом женщине. Но та не повернула головы, не подняла ее, не сдвинулась с места за все это время, будто происходящее ее не касалось. Только покачивалась расслабленно и безвольно, уронив на грудь голову с разметанными спутанными волосами. Внезапно она выпрямилась и устремила в окно невидящие пустые глаза. Находящаяся в ночи женщина взглянула в ее лицо и едва слышно застонала, закусив кулачок.

Там, в комнате, обряженная в пышное голубое платье, украшенная драгоценностями сверх всякой меры, сидела она сама, вернее, не она, а отвратительный манекен с ее внешностью.

– Вернись! Войди сюда, ты же слышишь меня! – орал черноглазый. – Ты где-то здесь! Вернись!!!

Летунья пересилила себя и, взявшись рукой за подоконник, собралась уже было войти и выяснить, что здесь, собственно, происходит, но тут горгулья сорвалась с крыши и со страшным ревом бросилась на нее.

Жуткое нереальное существо, ощерив кривые зубы сверкая багровыми глазищами, неслось как воплощенный кошмар. И женщина, пронзительно закричав, метнулась вниз, теряя голову, не зная, что делать и как защититься. Отвратительная тварь тянула к ней длинные когтистые лапы, и она забыла о башне, о своем нелепом подобии, о корчащемся в дыму маге. Она захлебывалась от ужаса и кричала, кричала, кричала...

Так и проснулась от собственного крика, вся в поту, лежа на полу рядом с кроватью. Ночная рубашка была разорвана у ворота, руки тряслись. Каэтана несколько минут сидела, тупо уставившись в стену перед собой, потом поднялась, дрожа, и поплелась на кухню. Налила себе воды, поставила на огонь кофейник. В сущности, это означало еще одну бессонную ночь. Похоже, уже входило в привычку – погружаться в кошмарный сон, подскакивать с безумненькими глазками, а потом не спать всю ночь, коротая время за книгой или вязанием какого-нибудь бесконечного и ненужного шарфа и отчаянно клюя носом.

После нескольких недель этого издевательства, а иначе расценить подобный сон было невозможно, Каэтана настолько вымоталась, что готова была спать стоя. Идти к психоаналитику не хотелось. Судя по многочисленным фильмам, он уложит ее на неудобную кушетку, но уснуть все равно не даст, а будет приставать с глупыми расспросами о детстве и отрочестве и бубнить прописные истины о том, что все наши подспудные страхи – суть пережитое когда-то и насильно загнанное в глубины подсознания. Видимо, станет призывать выпустить их на волю, а чего выпускать-то? Вот они, сами лезут – причем каждую ночь, то есть регулярно. А что касается детства и отрочества, то ничего такого с ней не происходило – это Каэтана знала безо всякого врача. С ней вообще в этой жизни случилось не так уж много интересного – все было довольно монотонно и размеренно, отчего и воспоминания случались редко и какие-то размытые, нечеткие и бесцветные. Когда-то это даже пугало ее – а потом перестало.