Какаду

Временами еще приходится напоминать себе, что он выбрался. Но так ли это? Знакомый стул, на котором он сидит, грозит опрокинуть его. От этих остервенелых птиц, что бьются друг с другом клювами всего в нескольких шагах от него, такая вонь, раньше он не замечал. Надо уходить. Может, если посидеть немного одному в темной комнате, вновь обретешь равновесие. Хорошо, что никто его сейчас не видит. Даже и не вспомнить, когда еще он испытывал такой ужас.

Олив Дейворен смотрела, как муж тащит стул назад на веранду, прочь от потревоженных попугаев. Она не знала бы, как ему помочь, даже если бы они не перестали разговаривать друг с другом. Где ей знать своего мужа.

Из-за мальвы его увидел Тим Неплох, услышал хлопанье крыльев. Этот старик спугнул попугаев, но и сам напугался, сразу видно. Вот страх: напуганный старик! И как раз когда ты совсем было решился провести ночь в парке в одиночку - испытать свою храбрость.

Вскоре соседи принялись спрашивать, куда подевались какаду. Те, в чьей жизни они играли какую-то роль, несколько дней не видели ни единого попугая: ни тебе воплей на рассвете, ни сварливых криков с лепнины и трубы.

Когда терпение мисс Ле Корню истощилось, она пошла к миссис Далханти, которую вообще-то в грош не ставила, и крикнула ей в окно:

- Как вы думаете, куда они подевались?

Миссис Далханти перестала расчесывать волосы и посмотрела на мисс Ле Корню из своей комнаты над гаражом.

- Он их отравил. Фиггис! - громким шепотом сообщила она.

- Как он мог отравить всю стаю?

- Не спрашивайте, - ответила миссис Далханти, кинув на дорожку клубок волос грязно-серого цвета. - Так говорят. У Фиггиса обглодали всю магнолию, вот он и надумал.

Интересно, чью сторону примет миссис Далханти, если разговор пойдет в открытую, спросила себя мисс Ле Корню.

- Я бы сказала, на его дереве еще хватает листьев, ни с той, ни с другой стороны забора ничего не видно, - возразила она непривычно мирно.

Миссис Далханти поняла, что к чему, она знала, на чьей она стороне - на своей собственной, в чужие дела она не вмешивается; и она поджала губы и повторила: - Так говорят. - После чего чуть отклонилась от окна, стала булавкой чистить расческу.

Кивер Ле Корню оставалось только вернуться восвояси, и она надеялась, что не столкнется на дорожке ни с Дейвореном, ни с его женой.

Дейворены, как никто, не могли примириться с исчезновением своих попугаев. Они бродили в темных комнатах по коричневому линолеуму и часто едва не натыкались друг на друга. Олив явно была не в себе. Ее отчаяние еще усиливалось от запаха хризантем, которые слишком долго стояли в вазах, их давно пора было выбросить. В пятницу она, помнится, собиралась привести в порядок весь дом. Но ничего не сделала, оттого что нос к носу столкнулась с Миком в самом неудобном месте, в темном углу подле чулана, где держала пылесос и метлы.

Тут некуда было деться друг от друга. Темнота не помешала ей увидеть его светлые глаза, а она думала, будто уже позабыла их цвет. Он заметил, как у нее подергивается щека, и вспомнил, как это бывало прежде, наверно, из-за этого тика он ее тогда и пожалел. В ту пору лицо было бледное, и лишь позднее, когда они уже писали друг другу послания в блокноте, если уж ему случалось взглянуть на нее, он замечал, оно стало желтое.

Вот они и оказались здесь в ловушке, возле чулана, где держали метлы и где, понятно, всегда пахло пылью.

Это она первая вымолвила слово, да и то одно-единственное:

- ...попугаи?

Он чуть подался к ней.

- Их Фиггис отравил. Так говорят.

А потом они повлекли друг друга в ту часть дома, о которой так прочно забыли, что сейчас натыкались на мебель. (Она терпеть не могла свои синяки: они под конец стали цвета сваренного вкрутую желтка.)

- А кто ж еще? - спросил он.

- Не знаю. Может, какой-нибудь иностранец. Югославы стреляют уток и забирают их домой. Ты не слыхал их? В парке? Вечером?

Он больше не колебался. Лежа на постели, они старались утешить друг друга; память уподобилась судорожной сарабанде, которая несла их, покачивая, вместе и порознь. (Неужто в обоих любовь была задушена или, того хуже, изуродована при рождении?)

Синяки у нее еще не выступят, да и не все ли равно, они ведь не раздевались. Он что-то бормотал про свою мать: наверно, оттого, что она одета в темное. Она вдруг устыдилась своих длинных кистей - ведь они утратили искусство прикосновенья, так же как ее покинула музыка и возвращалась лишь в присутствии попугаев.

- А ты не думаешь, что это газовики? Они уже несколько дней промывают трубы. Один сказал, нам нужно поменять горелки на плите. Обещал поставить.

- Не доверяй им.

- Почему? - спросила она.

- Больно усердные.

Они смеялись, приникнув губами к губам друг друга. Он поглаживал ее руки, которые, казалось ей, стали ни к чему не пригодны, а может, и всегда были такие.

Оба, должно быть, задремали и чуть не забыли про попугаев, да напомнил проникший в комнату свет - приближалось время, когда те обычно прилетали. Дейворены вскочили, как подброшенные пружиной, и, даже не разгладив на себе одежду, кинулись насыпать семечки.