Как

В основание пирамиды я положила большие книги с ее письменного стола, словари, учебники. Привалила все это к внутренней стороне двери. Всего Пруста с одной полки, все дневники Вулф в дорогих твердых переплетах — я притащила их с другого конца комнаты, подбросила кое-каких романов — книги, которые, я знала, она особенно любит. «Хиросима, любовь моя»[91], «Фрагменты речи влюбленного»[92], я плеснула на дверь бензин, последние капли стряхнула на гору книг. Когда я закрыла за собой окно, комната и ночь взорвались светом.

Добровольная связь. Это наше наследие. Мы думаем, что имеем право не отличаться от остальных. Иногда очень трудно думать о том, как же все-таки отличаться. Я сделала первое, что пришло мне в голову. Убегая, я услышала, как разбились покоробившиеся окна, я была так довольна собой, что больно было дышать. Я подожгла ее квартиру, даже не успев подумать, что могу причинить этим вред кому-нибудь — то есть кому-нибудь, кроме Эми. Я шла по дороге, удаляясь от этого маленького уютного городка, неся под мышкой ее дневники, а позади меня уже мчались пожарные машины, и бензин щипал мне руки.

Я узнала, что ее почерк делается трогательно детским по мере того, как годы прокручиваются вспять.

Я узнала, что она красиво пишет.

Я узнала множество тривиальных фактов, сотни незапоминающихся подробностей, мельчайшую рябь на ее поверхности. Мне встречались имена людей, о которых я никогда не слышала, и кое-какие знакомые имена, и я следила за каждой искрой ее внимания к ним.

Кроме того, я узнала кое-что о самой себе, ради чего, собственного, и читала ее дневники.

Пустое место — ни единого замечания, ни единого слова. Она не упомянула меня ни разу. Меня не было, нигде не было. Она обошла меня молчанием.

Я оглянулась и увидела позади небесное пламя. Это зрелище. Запах ветра. Обугленные страницы. Историческое место сожжения. Это моих рук дело, моих.

Уж это-то попадет в ее дневники, раз больше ничего не попало.

В газетах появится фотография того здания — знакомого, если не считать черной зияющей впадины, проеденной огнем посередине, вроде сэндвича с джемом, какие рисуют в комиксах. Несколько пострадавших. Чудесным образом ни одного погибшего. Непоправимый ущерб. Чрезвычайно разрушительный. Наследие. Четыре столетия. Злоумышленник уничтожил буквально сотни ценных книг, в том числе старинные фолианты с философскими, медицинскими и математическими трактатами, хранившиеся в особом собрании библиотеки. Многие оригинальные издания последних трех веков погибли, когда рухнувшие балки шестнадцатого века из помещений, расположенных выше, прожгли пол, и огонь перекинулся на нижний этаж с книгохранилищем. Сгорели бесценные картины и другие предметы искусства, из которых самым необычным экспонатом был локон волос Шарлотты Бронте, срезанный сразу после ее кончины и сохранившийся до наших дней. Бессчетное множество других ценных вещей погибло в дыму и при тушении пожара. Ни одна группа пока не взяла на себя ответственности. Полиция предупреждает о возможных сходных преступлениях, которые могут совершить подражатели.

Парень, живший в одной квартире со мной, куда-то ушел и оставил в холодильнике шесть бутылок пива «Мексиканский день мертвецов». Я опустошила пять из них, бросая крышки от бутылок прямо себе под ноги. Он не будет против, подумала я, открывая третью; наоборот, он обрадуется, что теперь я перед ним в долгу. Я села на пол около холодильника и, когда туман страха перешел в пивной туман, произнесла тост. Пью за книги, отправившиеся в рай! За прядь знаменитых волос, седых, пыльных и мертвых, а теперь изжарившихся в золу, опаленных и воскресших к жизни в последний раз от прощального огненного поцелуя. За цвет, за дым и языки пламени, которые наводнили безмятежный, пребывавший под охраной Национального треста покой музея Эми, за изуродованные и уничтоженные вещи, за мебель, прогоревшую до костей, за расплавившуюся и рассыпавшуюся в прах авторучку. За аромат расколовшихся флаконов с духами, оросивших воздух, будто огнеметы. За стены, увлажненные огнем. За роскошные бархатные портьеры, расщепленные светом. За почерневшую белую кровать. Я пила за невозмутимые лики ангелов, объятых пламенем. Я пила за свою подругу. За ее здоровье, так ее растак. С ярлыка бутылки, которую я сжимала в руке, на меня смотрели пляшущие скелеты и красные черти. Я звякнула полупустой бутылкой о пустые — те упали. Прошлое улетучилось. Мне нужно что-то делать с собой. Теперь можно. Теперь мой череп лопался от огня, его лизал язык пламени. Теперь я могу говорить на языках всех зверей.