Как знаю, как помню, как умею

У меня и Широкова есть комната с большим окном на уровне земли, куда заглядывает солнце от 3 до 7 часов, с рабочим столом, кроватью, шкафом и еще разными бебихами, которые я уже изобрела на месте и которые принято называть уютом.

Была здесь на несколько дней Лида Жукова — я была ей рада. Она уехала уже давно. Друзей у меня здесь нет, и это очень грустно. Зато от разных молодых людей, которые «захаживают» (среди них и старый ваш приятель М. Г. Шапиро[56] — это Лида подстроила мне этого кавалера), отбою нет. И все это мне порядком надоело, я как-то отвыкла от всего этого за этот год. И потом мне приятнее всего — когда я одна.

Тут люди живут какой-то странной жизнью — словно им осталось жить еще несколько дней и они стремятся за этот кусочек времени выполнить все свои желания (и возвышенного и низменного порядка).

Потом сюда приезжал мой брат и очень огорчился от моего вида, говорит, что я стала совсем тощая и требовал моего возвращения в Ташкент. Если я словчу — я поеду недельки на две, а может и совсем. Тогда напишу.

Лёня, Лёня, где же вы? Почему вы разрешили мне мотаться по Средней Азии и делаете вид, что жизнь очаровательна и что все в порядке? На душе, как вы, наверное, успели догадаться, мрачновато. За этот год у меня здорово испортился характер. Озлобленная я какая-то стала и раздражительная. И, конечно, как всегда, умудряюсь решать очередные проблемы. Может быть, сейчас и не время этим заниматься, но черт его знает (пожалуй, только он один и знает), может быть, в эти страшные дни как раз только и можно решить многие вопросы, так как время это не терпит не только лжи, но и никаких «средних» чувств. Все очень становится ясно.

Очень бы хотелось вас повидать. Боюсь только, что рассказывать вам придется про свою жизнь слишком долго, так что, пожалуй, самое правильное будет помолчать. (Вряд ли это мне удастся.)

Очень мне жалко вас, видно, здорово вы мучаетесь с вашими артистами. Я же говорила вам, что это народ так себе. И предупреждала вас, чтобы вы не женились на актрисах, а вот не слушались меня, теперь уж сами расхлебывайте, как хотите. Ходят упорные слухи, что в наши края приедет МХАТ. Вот было бы мило, если бы вы там были (во МХАТе).

Я иногда горько жалею, что оказалась не в Кирове, а в Ср. Азии, но вы, как всегда, сами в этом виноваты. Знаете ведь меня, слава Богу, достаточно, и вам хорошо известно, что мне надо отдавать распоряжения. Вот, кажется, и все.

Как это вы словчили и написали пьесу? Молодец! А денежки все же мне не высылайте. Прошу вас, милый, не надо. Очень я боюсь долгов. Очень мне тоскливо, Лёня.

Т. Л.

Алма-Ата. 22.07.42.

Милый Лёня, я совсем не уверена, что эта записка застанет вас в Москве. На всякий случай пишу, т. к. сегодня улетает Вирта[57], и я надеюсь на более скорую доставку письма.

Мне очень больно, что я совсем потеряла вас из виду, и вообще вы совсем отбились от рук.

Я живу так себе. Сейчас хлопочу о пропуске и билете в Алма-Ату, хотя еду туда с тяжелым сердцем. Там мне жить еще хуже, чем в Ташкенте.

Мне очень хочется прочесть вашу пьесу, которую вы «сработали» за эту зиму, и погордиться немного за вас. Постарайтесь как-нибудь переслать мне ее.

Спасибо вам большое за дружбу и заботу обо мне.

Т. Л.

Ташкент. 21.08.42.

P.S. Как только вы где-нибудь осядете более прочно, и это станет мне известно — я вам сейчас же напишу пространное письмо (в Москву).

Я не думаю, что вам в руки попадется это письмецо, но все же может быть. Очень прошу вас дать мне телеграмму — когда будете уезжать из Москвы, я тогда тут же пошлю вам в Киров письмо, а то мне все кажется, что если вас там нет, то все мои письма читаются на общем женском собрании. В этом письме, поскольку я не уверена, что оно попадет на вас, я тоже писать ничего не хочу.

Живу из рук вон плохо. Все хуже и хуже.

Хочу вас видеть. Пишите чаще. Обнимаю вас.

Т. Л.

2.09.42 (в Москву).

Сегодня один дядька, под названием Ершов, привез мне из Москвы чемоданчик, упакованный Тамусиной рукой. Очень было смешно снова держать в руках свои старые вещи, я даже забыла, что у меня такие были. И там, между прочим, было получено розовое платье (о котором вы справлялись) и голубая бумага. И я не могу удержаться и тут же хочу снова удивить вас этим цветом. Одно волнительно, что письма в таких конвертах могут и не дойти, и я очень прошу вас подтвердить мне получение этого письма, а то ведь я буду писать и другие. Жалко все-таки.

Я тут послала вам довольно грубое письмо, но что же я могу поделать? Только я буду стараться больше вас не ругать. Буду ругать себя. Я сейчас, кстати, занята самоуничтожением (довольно привычное занятие для меня). Но все-таки поднывать иногда я буду — хотя я и пришла к выводу, что нужно жить веселее — даже во время войны.

Я уже два дня хожу по комнате, но на улицу еще не выходила. Завтра выйду.

За окном холодно и листья летят — сразу как-то наступила осень.