... как журавлиный крик

В 40–х и 50–х годах наши аулы не имели с Краснодаром автобусного сообщения. Люди, приезжавшие по делам в город, не успевали управляться за день так, чтобы вернуться к себе в аул. Приходилось ночевать в городе. Гостиниц тогда было мало, да и денег на гостиницы у людей не было. Шли к нам ночевать и родственники, и неродственники разных аулов, но особенно с маминого и отцовского. За редким исключением мы ночевали без гостей, если так можно назвать людей, вынужденных искать себе ночлег. Я, и мои двое младших братишек, и сестра настолько привыкли к этим «гостям», что когда мы оставались одни, нам было и скучно, и грустно, хотя при них мы чаще всего лишались своих кроватей и спали на полу. Зато они приносили к нам в дом жизненную атмосферу аулов, по которым мы всегда скучали со времени переезда в город.

Чаще всего приезжали на рынок с товарами. На втором месте по частоте была проблема устройства больных родственников в больницы и их последующее посещение. Приезжали еще для того, чтобы получить свидание с родственником, находящимся в тюрьме, или передать ему передачу. Наконец, надо отметить тех, кто провожал своих парней в армию. Помочь реализовать товар, который был доставлен с таким трудом, уделять внимание больному и находящемуся в тюрьме после отъезда родственников, пообщаться с призывником, если его на несколько дней оставляли в Краснодаре, и многое другое было помощью в критической ситуации.

Во всех этих случаях участие и помощь нашей матери оказывались важными, решающими и даже судьбоносными. Люди этого не могут забыть. Они рассказывают о ее бескорыстно добрых делах детям и внукам. Так с годами имя нашей матери стало известно и среди тех, кто ее никогда не видел. Она воспринимается всеми как Человек — Солнце, с именем которого связано все доброе и светлое.

В таком своем проявлении удивительно похожи мои обе матери, хотя они из разных социальных слоев. Их сходство позволяет заключить, что Мать не имеет национальности, потому что по призванию она выше всякой национальности. В связи с этим должен признать первую неточность в названии своего рассказа. Эта неточ-. ность логически породила вторую неточность. Выйдя замуж за поляка, Валентина Гавриловна потом всю жизнь носила его фамилию Царюк. Я же, назвав ее русской матерью (чтобы как‑то отличить от родной, адыгейской), вынужден был указать ее русскую девичью фамилию — Пестрецова.

После всех этих пояснений, наконец, перехожу к описанию обстоятельств, при которых судьба свела меня с Валентиной Гавриловной.

* * *

В детстве с русским и адыгским языками у меня были большие проблемы. До войны я рос в городе Краснодаре и знал только русский. Во время войны мать уехала с нами — с четырьмя детьми, к своим родителям в тогда очень глухой аул Кунчукохабль. Из‑за цвета волос и незнания своего языка мальчишки там дразнили меня «урус». Но весьма быстро я стал познавать адыгский язык, одно — временно забывая русский. К 1944 году, когда настало время идти в первый класс и мать привезла меня с сестрой обратно в Краснодар, я полностью забыл русский язык и говорил только по — адыгски. Кое-какие слова я знал, и знал еще русский мат, потому что в ауле русский мат не считался ругательством, а воспринимался как какое‑то яркое выражение. По — адыгски материться запрещалось категорически, а по — русски любой в любое время мог заматериться — ведь почти никто в ауле не понимал содержания русского матерного выражения. Особенно часто ругали матом всякую скотину, проявляющую непослушание.

Итак, в Краснодаре проблема с языком повторилась, но она была связана уже с незнанием русского языка. Мальчишки в классе теперь дразнили меня черкесом. В ответ я отчаяно матерился. Наиболее воспитанные мальчики не выдерживали и жаловались учительнице. Она вызывала маму и узнавала, нет ли близко от нашего дома стройки какой‑либо, где я мог бы такие слова подслушать. Мама дома объясняла мне, что в ауле эти слова ничего не значат, а здесь, в городе, их категорически нельзя произносить, потому что они гадкие.

На всю жизнь я запомнил свою учительницу в первом классе Новикову Ольгу Николаевну. После занятий часа через два я должен был с букварем идти к ней домой на дополнительные занятия по русскому языку. Жила она всего за три квартала от нас. Ольга Николаевна, чтобы эффективнее шел процесс овладения русским языком, заставляла меня произносить слова и по — русски, и по — адыгски. В результате к весне она сама познала адыгский язык настолько же, насколько я — русский. Благодаря ей языковая и психологическая изоляция вокруг меня быстро была ликвидирована. Я с «твердыми» тройками закончил первый класс.

Настало лето 1945 года, самое счастливое лето в моей жизни. Закончилась война. У людей было хорошее настроение. Я на все лето приехал в аул и был среди мальчишек героем — целый год я жил в городе! Я говорил по — русски! Ведь тогда в таких аулах русский язык знали так, как мы сейчас знаем английский.