Как жизнь, Семен?

Я осторожно взял ее тонкий палец и дернул.

— Ой! — тихо вскрикнула девушка.

Она достала из сумочки маленький флакон духов, побрызгала все на тот же ушибленный палец и стала растирать его.

— Говорят, помогает, — пояснила она, не замечая веселой ухмылки на лицах ребят; наблюдая эту сцену, они не проронили ни слова. — Что это ты носишься как угорелый? — спросила она меня.

— К секретарю приходил. А нет его.

— Конечно, нет. Что тебе у секретаря нужно?

— Поговорить хотел.

Следом за ней мы прошли обратно в комнату.

Тут только я догадался, что это и есть секретарь райкома. Она бегло посмотрела отпечатанные Зиной листы и сказала, обращаясь к комсомольцам:

— Только что с собрания, извините, что ждать пришлось. Проходите в кабинет.

Кабинетом оказалась такая же маленькая комната. Посередине стоял длинный стол, накрытый зеленым сукном. На стенах макеты орденов, врученных комсомолу за боевые и трудовые заслуги.

Как-то раз, когда я был в пионерском лагере, к нам на открытие приезжал секретарь райкома комсомола — серьезный, лет тридцати мужчина. Один его вид производил впечатление. Говорил он красивыми, умными словами. Такими я и представлял секретарей райкомов. А этот секретарь — другое дело. Острижена она под мальчишку, очень коротко, и казалась совсем молоденькой, к тому же на щеках у нее ямочки.

— Видишь, Таня, в чем загвоздка, — объяснял ей Осипов. — Фабком подбросил нам, что мог, но этого мало. Не можем достать палаток и еще кой-чего из утвари. Вот список. Позвони в горторг, пусть разыщут.

Они договорились обо всем быстро, и комсомольцы ушли.

— Теперь займемся твоими делами, — сказала Таня, прочитав дяди-Ванину записку. — Значит, тебя зовут Семеном? Фамилия Коротков? И живете вы с Иваном Матвеевичем в одном доме?

— Все верно, — подтвердил я.

И я рассказал ей, что мне надо обязательно работать.

Она слушала внимательно, с интересом, а потом сказала:

— Вот и молодец, что пришел. С семью классами мы тебя пошлем в ремесленное училище. Пока учишься два года, подрастешь, окрепнешь. И на завод придешь уже знающим рабочим.

Я кивнул. Уж если она так доверительно со мной беседует, то плохого не пожелает.

— Вот и чудесно! — обрадовалась она. — Заходи всегда. Спросишь Сычеву Татьяну. Это я. Ты еще не комсомолец? Ну вот, поступишь в ремесленное училище, поймешь, что к чему, и в комсомол примем.

Глава двенадцатая Свадьба

У нас свадьба. Три стола сдвинуты вместе. На столах бутылки и разная закуска. Николай и Вера постарались, истратили все деньги и даже заняли. Так нужно, никому не хочется, чтобы о тебе говорили на поселле, будто ты жадный, или, хуже того, плохо живешь. Поэтому соседи говорят, что стол у нас богатый.

Николаю и Вере нарочно выбрали стулья повыше. Они сидят в самой середине, не пьют, не закусывают, только улыбаются гостям. Такой обычай. Нехорошо, если жених и невеста выпьют и раскиснут. Нельзя, все на них смотрят.

Около Веры сидит дядя Ваня. Он — посаженный отец. Дядя Ваня в вышитой рубашке, перехваченной шелковым пояском, в новых наглаженных брюках. Сегодня он кажется помолодевшим лет на десять.

— Горько, я извиняюсь! — весело говорит он, вытягивая перед собой рюмку с вином. И все гости подхватывают этот возглас. Женщины пробуют вино, морщатся и тоже кричат:

— Горько!

Сестра, побледневшая и, как мне кажется, перепуганная, медленно поднимается. Николай спокойно обнимает ее и долго целует. Как всегда, он выглядит очень довольным, самоуверенным.

А у двери бабушка Анна собрала старух, что пришли взглянуть на свадьбу, уговорила их петь. Неожиданно визгливыми голосами те поют:

Как во славном городе Питере,
В распрекрасном городе, где мы живем,
Расцветала бела яблонька,
Распускала нежны бутончики…

Вера смущается, опускает глаза. Ей и радостно, что о ней так поют, и немного совестно. Больно уж песня смешная.

Только старухи допели, поднялся дядя Ваня и стал хвалить Веру и советовать, как ей надо с мужем жить. Это вызвало веселое оживление: все знали, что дядя Валя холостяк.

— Согласную семью и горе не берет, — удачно ввернула бабушка Анна.

Потом Веру стала хвалить Ляля Уткина, которая пришла на свадьбу с молодым лейтенантом, женихом. Он сидел не шелохнувшись, длинный, как жердь, и все смотрел на гостей ясными голубыми глазами. У него добрая, хорошая улыбка, взгляд застенчивый. Когда Ляля называла его «мой Жоржик», он краснел, как девушка, и укоризненно покачивал головой. Ляля осталась верной себе: хочет выйти замуж за военного — не работай, не учись — красота! А он, наверно, и не догадывается, что она думает сидеть у него на шее.

— Ох, и девушку тебе отдаем! — говорила Ляля Николаю. — По гроб верной будет, такой у нее характер. Оценишь ли ты!.. — и со злом добавила: — Пальца ты ее не стоишь. Вот! Красивая Верка, умная…