Как женились Чекмаревы

В коридоре - грузные шаги, кто-то тяжело и нетерпеливо надавил на дверь.

Катя повернула ключ (закрывалась от племянников), и дверь отошла. В зазор просочился электрический свет, рассек комнату надвое. Катя задернула окно черной шторой, включила настольную лампу.

Гонпкин отступил к книжной полочке, надвинул на брови фуражку военного образца.

На пороге, засучпв рукава гимнастерки выше локтей, в армейских брюках и сапогах, стоял солдат лет за сорок с устрашающими мускулами рук и шеи.

- Братка Вася! - Катя плавным движением обняла его. - Познакомьтесь это Павел Павлович, председатель райисполкома.

По-бычьи угнув стриженую голову, Василий дерзко взглянул на Гоникина, едва кивнув на его поклон.

- Сестренка, я всего на часик... Дети спят?

- Спят. Да что так торопишься?

- Спешим туда! Приедет Валька, передай ей мой поклон...

- Ну а как там-то, куда спешите? - спросил Гоникин.

- Не видал, не знаю, - не вдруг отозвался Василий, Гоникин простился и вышел.

- Он что, насчет ремонта дома? - Василий сощурился на дверь, за которой только что скрылся Гоникин.

- Да... нет, то есть так просто зашел.

- За так-то как бы не осерчала Федора, жена его...

или, кажется, развелся.

Брат не захотел будить сыновей, постоял у кровати над спящими, провел пальцами по головам.

Катя обняла брата, как давно - с детства - не обнимала, умоляя его быть осторожным. Лицо ее слиняло, скорбь углубила глаза, загасив блескучесть.

- Несправедлив был я к тебе, сестренка... Спасибо за детей...

- Нет, нет, я просто себялюбка. - Поправляя воротник гимнастерки на его шее, Катя просила его писать жене почаще. - Ей будет тяжело, Вася.

Не от слов ее и даже не от того, что уезжает на фронт, вдруг стало ему тяжко.

- Катюша, не забывай ребятишек... если выйдешь...

- О, господи, да как же я брошу их?! Ведь ты идешь на святое дело...

Василий поморщился, но тут же, надев на голову "пирожок", улыбнулся.

Проводив брата, Катя долго стояла у расшторенного окна, не включая света. Медленно угасало стальное небо, тускло желтели вклепанные в него звезды.

Катя уткнулась лицом в занавеску. Плакала о брате, над своей молодостью, над тем, что нет ни желания, ни сил жить по-прежнему. Как будет жить дальше, она не знала, но и старая жизнь уходила от нее навсегда.

"Нет, нет, я просто сбеснлась... В них моя жизнь", - глядя на племянников, думала она сквозь слезы внезапно открывшегося ей смысла ее жизни. Несколько дней Катя поводила племянников в детский сад, пока не приехала сноха Валя.

Прежде Валя, вернувшись из экспедиции, рынком распахивала дверь, всполошенно выкрикивая: с А где он?" - и в голосе ее, в глазах - тревожное недоумение, что жизнь совместная все еще не распалась. За время отлучки она так дичала в окружении мужиков, так отвыкала от угла родного, что долго ходила по комнатам, принюхиваясь, как кошка в чужом доме, пока не находила что-то свое в вещах, и в детях, и в муже. Теперь она вошла на цыпочках, осторожно повесила планшет.

- Не могли вызвать меня, - сказала Валя, и в тоне, и словах ее был еще один упрек Кате: уж она-то могла бы схлопотать, перевести Василия в экспедицию.

Кроме горя, ничего не видела Катя в ее сетовании - брат сам прежде заговаривал с женой со снисходительной угрозой: мол, вот, попрошусь в экспедицию. Но Валя находила это неудобным.

6

Афанасий думал, что батя шутя поощряет себя на жениховские подвиги, молодит ножницами усы, расческой распутывает хохолок над крутым лбом. Недостающий передний зуб пополнил таким же белым, как все свои природные, и перестал пришепетывать. Батя еще туже подобрался, глазами стал поигрывать - то исподлобья блеснет искрой, то искоса обрежет, и зрачки, как-то хворо расширившиеся после смерти матери, теперь сузились до булавочной головки, затаив в себе зоркость и силу. И Афанасий радовался возрождению отца. Только все реже стали они встречаться.

Начали рыть оборонительные обводы за поселком в степи недалеко от хутора в пять дворов.

В связи с прорывом немцев к Дону и явно наметившимся наступлением на Волгу все поселковые мужчины неслуживых возрастов были сведены в истребительную дружину народного ополчения. Игнат с новобранческой прытью устремлялся после работы в свою ополченскую роту. Бывало, забегал к Афанасию в райком партии доложиться, куда и по какому делу идет, дома будет в такое-то время, еда стоит в погребе. Всегда был под руками. А тут совсем засолдатился, запропастился на целую неделю.

Да и сам Афанасий все чаще ночевал в райкоме, в своем кабинете на диване, потому что с фронта шли все более тревожные сообщения: немцы вышли к излучине Дона.

Забежал он к себе домой: двери в сенцы торопливо обшизал паутиной проворный паучок, похлебка на кухне кисло пузырилась, кошка с голодухи начала есть ржавую воблу.

От командира ополченской дружины узнал, что Игнат Артемьевич на казарменном положении - днем работает, ночью стопт в степном хуторе за поселком.

Быстро, по законам военного времени, сдружились ополченцы с жителями, помогали сенокоспть, ловили рыбу - пруд от зноя обмелел, караси прорезали гребешками поверхность мутной воды в зеленой чешуйчатой ряске.