Как женились Чекмаревы

Любопытство Гопикина было не менее жадное, чем у других, и ему хотелось знать подробности встречи с английским офицером, но он, сам умея хранить государственные тайны, не унижался до подстрекательства других к излишней откровенности. Он проявил такое умеренное любопытство к встрече Хмелева с иностранцем, что, казалось, перевидал все державы мира и заграница набила ему нравственную оскомину. Умел он думать и тем более говорить в меру, не опасаясь "пороть отсебятину". Что положено ему, он узнает из официальных источников.

Поджав губы, он смущенно и осуждающе молчал, переводил прищуренный взгляд с широкого затылка Афанасия на хитрое красное лицо майора, и временами казалось ему, как это бывало в детстве, что он далеко отодвинулся от людей, таких странно чужих и непонятных.

Между тем Афанасию Чекмареву хотелось, чтобы Павел приподнялся над привычным, обнаружил бы свою самобытность. "Ну, ну, давай, милай!"

Тоном глубокого почтения и таинственности Гоникия осведомился у майора, как чувствует себя маршал, и, услыхав успокаивающий ответ, что маршал переживет молодых, со вздохом удовлетворения прошептал набожно:

- Лишь бы он был здоров! Без него нам тут конец. - И Гоникин притих, вроде бы достиг теменем умственного потолка, как подумал Афанасий.

Хмелев вздохнул, как после только что сотворенной молитвы, но тут же, вскинув брови, потирая руки, широкие, в веснушках, вслух помечтал:

- Мне бы вон те танки! - Из окна комнаты он вожделенно глядел тяжело налившимися чернотой глазами на танки в цеху, которые ремонтировали рабочие. Всего-то было три машины с пробитой и теперь латаемой броней.

- Ну как, Афанасий Игнатьевич?

Строговато-спокойно молчал Чекмарев.

Гоннкин как на огне горел под взглядом Хмелева, стыдясь за Афанасия, до сознания которого, казалось, не доходила тоскливая жалоба. С презрением взглянул Гоникин в постно-серьезное лицо Афанасия. Боязнь усилившейся власти Чекмарева приучила Павла последнее время молча брать на заметку его промашки. И сейчас бы он подавил свое возмущение неотзывчивостью председателя поселкового комитета обороны, не высунулся бы вперед, не будь тут майора Хмелева.

- Неужели мы не пособим нашим славным защитникам? - сказал он и в ту же минуту понял по особенно улыбчивому взгляду майора, что словам его придается далеко не то значение, которое он вкладывал в них, рискуя проявить инициативу. Хмелев хоть и оценил его доброту и понимание, но не видел в этом большого веса.

Афанасий сказал буднично, что на два танка нужна разнарядка командования. "Туп!.. Восхитительно туп! Да разве допустима в такое время оскорбительная расчетливость!" - думал Гоникпн.

- Ну а третий-то танк? - повысил голос Гоннкин.

- Третий танк можно было отдать, но уж очень был изуродован.

- С рабочими, инженерами не худо бы потолковать военным. К нам привыкли рабочие: давай план! Давай план! На просьбу танкистов скорее отзовутся.

- Да, наш рабочий класс все может, ему все под силу, - возразил Гонпкин.

Афанасий не мог сказать, что приказывать уже нельзя: все нормы напряжения в работе давно перекрыты. К тому же завод обстреливают.

"В представлении Павла Гоникипа люди безграничны в своих трудовых возможностях. Абстрактная добродетель Гоникина - с большой буквы: Рабочий Класс. Конкретных живых литейщиков, токарей, слесарей, механиков он не знает, боится и презирает за их несовершенство. Абстрактная добродетель его жестока и отвратительна", - думал Афанасий.

Но са привычно сносил настойчивое желание Павла Гоникина обучать его политике. Привыкнуть помогало опасение сменять ястреба на кукушку. Этот хоть и фразер, но с понятиен. А то может попасть критикан святой - и таких мореных дубов встречал Афанасий.

- Да, надо поговорить с рабочими, - сказал он.

Но к вечеру немцы заняли два цеха, и завод остановился.

Наутро в верхние улицы поселка ворвались егери неприятеля. Дугообразная набережная со складскими постройками, элеватором удерживалась солдатами майора Хмелева. В двух цехах завода закрепился рабочий батальон Рябияина. В нескольких километрах за красными холмами в дыму и огне Сталинграда грохотало днем и ночью.

16

После полудня Игнат и Михеева залегли в цехе на ничейной полосе, за токарными станками. Украдкой глядела она на седой висок Игната, и ей спокойно было рядом с этим стариком. Отца она помнила как-то холодновато овдовев рано, он женился, и Катя росла у бабушки и деда.

Потом нянчилась с детьми брата.

- Дядь, а я похожа на маму?

- Вся в нее. Даже вальяжнее.

- А ты хорошо знал маму?

- Красивых я примечал. Господи, как весело-то, глядючи на них!

Кате казалось, что Игнат давно ей родней доводится.

Прежде не удивлялась, а сейчас удивилась, почему он ЕЙ разу не предложил ей уйти на левый берег, поберечь себя.

А ведь любил старик ее - это она чувствовала по своей радости и оживленности, которые всякий раз смывали в душе горечь и тяжесть, как только видела Игната с его крепким без морщин лицом пли думала о нем.

"Если суждено помирать молодой, лучше бы при нем".