Как же трудно быть богом.

Я же бросился в дом. На то, чтобы надеть доспех или усилить зачарование на булаве времени не было.

Тем не менее я знал, что может мне помочь.

По пути я крикнул слугу, но деда дома не оказалось, было надежда, на то что он обладает достаточной мощью чтобы справиться с этой тварью.

Сестры тоже нигде не было видно...

Я стремительно перебрав ступеньки и жадно зачерпывая воздух в горящие лёгкие, распахнул сундук и достал со дна кинжал.

Если от брони и дубины скорее всего проку не будет, слишком велика разница в классе, то кинжал с первого своего появления меня заинтересовал. Он каким-то образом сопротивлялся моему взгляду, скрывая какие-то свои чёрные тайны. А это очень многого стоило, и говорила о том, что артефакт очень-очень-очень непростой.

Я до боли в костяшках сжал резную рукоять. Глянул на лежащую рядом броню и проигнорировав её бросился вниз. Сейчас дорога каждая секунда. Чтобы одеть эту громоздкую штуку и застегнуть всё как надо, мне понадобится не меньше минуты. Да и защиты броня даст максимум на один удар гончей, что просто не существенно.

В груди я почувствовал щемящее чувство. Давно я его не испытывал. Очень давно.

Это чувство беспокойства, причём рождалось оно не от гормонального фона текущего тела, а где-то из глубины души. Чувство беспокойства за близкого. Беспокойство за жизнь Филиппа. Когда же этот блохастый кусок меха успел стать мне дорог!?

Я никогда не отличался особой сентиментальностью. По крайней мере не показывал это. Однако в глубине души за показной грубостью, я всегда глубоко ценил и уважал тех кто были искренне преданны мне и любили. А собаки — это делать умели и совершенно не стеснялись показывать свои чувства.

Я вытер уголок глаза рукой и толкнул тяжёлую входную дверь. И очень вовремя успел вернуться.

Я увидел, что Филип нарушил мой приказ... Но у него была веская на то причина.

В самом углу забора стояла моя сестра, и широко раскрытыми глазами смотрела на адскую гончую. У неё был плюшевый мишка, а сама она была одета в пижаму. Она стояла, вжавшись в забор и тряслась.

Прямо перед ней стоял Филипп. Пес хрипло рычал, а в районе груди у него зияла рваная рана. С одного бока торчала сломанное ребро, прорвав толстую кожу как пергамент.

Гончая стояла напротив , выпялив язык, она тоже тяжело дышала.

Один её глаз потух, ошейник раскалённой-алым светился на шее и так разогрелся что дымился, противный запах палёной шерсти вперемешку со сладким ароматом крови заполнил двор. Всё внимание гончей было сконцентрировано на Филиппе.

Я быстрым скользящим шагом двинулся к ней за спину. Рукоятка кинжала потеплела, кажется, артефакт тоже радовался предстоящему веселью.

Интерлюдия.

Она плохо помнила раннее детство. Воспоминания начинались лет с четырёх.

Тогда она так же сжимала в трясущихся руках единственную игрушку. Серого мишку, с двумя перламутровыми пуговицами заместо глаз.

Она помнит, как бродила по огромному страшному лесу, населённого чудовищами. Она шла очень тихо и старалась не шуметь, и возможно поэтому её не трогали. Она видела, как чудовища разрывали друг друга, высасывали кровь, топтали кости. Чудовища были разного вида и размера, от темных волков, медведей и обезьян, до гидр, драконов и великанов размером с их текущий особняк.

В голове при этом отчётливо отпечаталось слово «Демоны».

Она бродила по лесу несколько дней, и в конце концов заметила , как за ней увязался маленький щенок. Щенок был совсем молодой, примерно с неё размером, кажется он сам потерялся в этом огромном лесу. Она не стала его прогонять и в то же время не знала, что ему сказать. Идти вместе с ним было как-то спокойней.