Он еще никогда не видел таких древних старух. Она была даже старше бабушки.
— А что вы делаете столько лет?
— Все плаваем, плаваем.
— И вы никогда не веселитесь, никогда не смеетесь?
— Я посмеялась на своем веку! В молодости, когда мне было двести, я смеялась без передышки десятки лет подряд. Теперь с этим покончено.
— Неужели? — сказал Пилу. — А почему?
— С тех пор много воды утекло. Настали тяжелые времена. Мы больше не засиживаемся на этом свете. Того и гляди, попадешь в лапы к обезьянам в железных коробках. Они гоняются за нами по всему морю и бросают рыбьи кости, которые застревают у нас в спинах. От них много шума и дыма. Только и остается, что плавать, плавать день и ночь. Китам не до смеха. Киты забыли о смехе.
— Ну, я-то вас обязательное развеселю, — сказал Пилу.
— Думаешь, получится? — тоскливо спросила китиха.
Тут Пилу принялся рассказывать ей сказку про трех поросят. Но она и слыхом не слыхивала ни о поросятах, ни о волках, ни о дверях, ни о печных трубах. Она ничего не поняла и разревелась.
«Да она совсем дурочка», — подумал Пилу.
Больше он не сказал ни слова.
Киты поплыли дальше. Они плыли по лунной дорожке, оставляя за собой черную, как чернила, борозду.
Так они плыли долго-долго, день и ночь. Иногда они попадали в морские течения, и тогда Пилу казалось, что он съезжает с ледяной горки. Иногда они пробирались среди айсбергов, и тут уж надо было смотреть в оба, чтоб не набить себе шишку.
Навстречу попадались полчища мальков, каждый не больше рисового зернышка. Стоило только открыть рот пошире, и они шли туда, как к себе домой. Было вкусно, но очень солоно.
В небе парила птица, время от времени она присаживалась отдохнуть на спину к Пилу.
Однажды вдали показались пароходы. (Пилу объяснил китам, что это были пароходы и люди.) Ему очень хотелось немного поболтать с людьми, но киты затряслись от страха и утащили его под воду.
Море, кругом одно море! Пилу умирал от скуки. А как ему надоели мальки! Он с удовольствием съел бы чего-нибудь другого: цыпленка, например, или кусок яблочного пирога. Хорошо еще, что рот большой — удобно зевать.
Однажды вечером, отстав немного от остальных, Пилу увидел справа от себя маленький кораблик. Никто на него не смотрел, и он отправился прямо туда. На корабле плыл бородатый морщинистый старичок, он читал газету и пел во все горло. Больше никого не было. Пилу остановился прямо у самого борта, но старичок так был поглощен газетой и песней, что не заметил его.
«Какой симпатичный! — подумал Пилу. — Похож на дедушку. Вот бы посидеть у него на коленях!» (Пилу забыл, что он кит и весит двенадцать тонн!)
Он подплыл еще поближе. Вдруг старичок повернул голову и увидел Пилу. Сначала он плюхнулся навзничь, потом подпрыгнул, как тигр, и заметался между канатами, истошно вопя:
— Кит! Справа по борту кит! Гарпунеры — по местам! Полный назад!
«Почему он так кричит? Ведь он же один!» — удивился Пилу.
Он и правда был один.
— Кит! Ки-и-т! — продолжал кричать старичок.
Пилу захотелось его поцеловать — так он был рад видеть человека. Он потянулся к нему и широко открыл рот.
Кораблик вместе с мачтой и парусами проскользнул в глотку. От удивления Пилу сдвинул челюсти, и мачта впилась ему в нёбо. Было очень больно.
А старичок, не умолкая ни на минуту, прыгнул в спасательную шлюпку, приналег на весла и был таков.
— Кит! Ки-и-ит!
Кораблик был сделан на славу, из прочного дерева, и, сколько Пилу ни прыгал, сколько ни нырял, ни стонал, мачта занозой торчала у него в нёбе.
Тогда ему на голову села птица:
— Ну что, пора превращаться?
— Ы-ых! Ы-ых! — простонал Пилу.
— Я думаю, стоит выбрать что-нибудь поспокойней. Хочешь быть деревом?
— Ы-ых!
— Да? Ты согласен?
Птица клюнула его в лоб.
И вот уже Пилу шелестел листвой посреди усеянного цветами луга. Была весна. В небе кружили синицы и малиновки, лисы шли на водопой, и прелестные комарики распевали серенады.
«Вот о чем я мечтал! — думал Пилу. — Тишина, покой. Нет больше охотников с копьями и гарпунами. Я дерево. Я машу ветками и смеюсь от щекотки, когда ветер прикасается ко мне».
Правда, вскоре стало неудобно стоять все время на одной ноге. Впрочем, с этим можно было мириться.
Пока однажды не прилетели две птицы. Они подняли страшный галдеж прямо над ухом, потом стали таскать и складывать у него на голове соломинки, перышки, веточки. Пилу понял, что они устраивают гнездо. Это ему совсем не понравилось — он вообще терпеть не мог шапок. Но ничего не поделаешь. Когда гнездо было готово, самка отложила яйца и стала их высиживать. А у Пилу страшно разболелась голова.
На следующий день проходивший мимо крестьянин вынул ножик и вырезал у него на животе сердце, пронзенное стрелой, и какие-то буквы.
Однажды ночью, в бурю, сломался мизинец и безжизненно повис между небом и землей.