Как закалялась жесть

Когда Крамской извлекает из тазика глаза Бориса Борисовича и подмигивает мне: «Десерт!», — я отворачиваюсь.

Не грохнуться бы в обморок…

75.

Чужеземцы как думают про китайцев? Китайцы существуют для того, чтобы сделать их жизнь более удобной — вот как. И в русском Харбине — полвека подряд, — пришельцы с севера именно так и думали. Китайцу всегда можно было сказать «цюйба», то есть пошел вон, а русскому — нельзя. Дед много чего порассказывал маленькому Се-эру… Так что больше всего в России ему нравилось то потрясающее обстоятельство, что здесь в китайских ресторанах уборщиками никогда не работали китайцы. Только местные. Русские.

И вот нынешней ночью ему все-таки сказали «цюйба»…

Нет, он еще возьмет свое! Он преподнесет этот мясной комбинат в подарок господину Ше Хуану, Желтому Змею! После чего сам станет господином. Бесправная тень обретет плоть…

Мечта.

Ведь ему уже сказали «пошел вон». Сказали-таки, большеносые уроды.

Значит, время идти. Мечта разбилась, как ваза в будуаре.

Мощеная ослепительно-белым камнем дорога вьется среди зеленых сопок, приглашая воина в путь…

* * *

Сергея Лю разделывали без наркоза. Елена делала это вовсе не по забывчивости, а по велению горячего, можно сказать, сердца. Разговоры с Неживым даются тяжело, они кипятят кровь и мозг, оставляя гадкий осадок, и самый верный способ избавиться от этой дряни — дать гневу выход. Найти виноватого, отвинтить ему башку, — что проще, если вот он, лежит перед тобой на операционном столе?!

Инструменты больше не стерилизовали (зачем, что за глупость!). Пол никто не мыл. Конвейер крутился, работа спорилась.

Бывший повар пока еще был в сознании. Обида и злость исчезли, ужас давно сменился апатией. Боль не чувствовалась — совсем. Паралич в некоторых ситуациях милосерднее глубокого наркоза. Когда молодые хирурги взялись за пилы (начали, как обычно, с пальцев на ногах и на руках), когда захрустела кость под ножовочным полотном, Сергей Лю подумал о том, что почти половину жизни он расходовал чужой материал. И вот теперь материал — он сам… смешно. Расплакаться бы от смеха, но слез не было.

Боль появилась, только когда добрались до туловища. К счастью, в этот момент не стало мыслей…

* * *

— Эй? — тревожно позвал Балакирев.

Елена оседала на пол: лицо белое, глаза закатились. Нож выпал из руки. Вадим едва успел подхватить ее, а то стукнулась бы головой о плитку.

Подскочил Стрептоцид, бросив пациента на столе. Нащупал пульс.

— Что с ней? — закричал Балакирев.

— Спокойно, жених, — сказал Стрептоцид. — Это просто обморок. Синкопальное состояние, обусловленное ситуацией. От физического и психического перенапряжения.

— И что делать?

— Сейчас… сейчас…

Ваткой, смоченной в нашатыре, помазали виски. Осторожно поднесли ватку к носу. Елена вздрогнула и на мгновение подняла веки.

— Жить будет, — констатировал Стрептоцид. — Подожди, на всякий случай давление померим.

Он измерил у Елены артериальное давление и остался доволен результатом.

— Надо бы ее в спальню. Пущай полетает в объятиях Морфея. Давай-ка, двоечник…

— Не мешай, я сам.

Балакирев легко взял девушку на руки, вышел с этой ношей в коридор и направился к будуару.

— Я сказал: в объятиях Морфея, а не в твоих, — напутствовал его именной стипендиат. — Не приставай там к ней, пусть ребенок отдохнет.

Когда Елену клали на кровать, она пробормотала, не открывая глаз:

— Я тебя люблю, медвежонок…

— И я тебя, вишенка.

— Вы там про голову не забудьте… напомни ему… голову — тоже в контейнер. Для этого кретина… как его… «тенятника»…

Она заснула, не дожидаясь ответа.

— Все сделаем, не волнуйся, — сказал Балакирев, распрямляясь.

Он вернулся в операционную.

И все было сделано. Помощников себе Елены подобрала — что надо…

76.

Каталка с трупом тети Томы убрана обратно в холодильник. Потому что жарко. Жара расползается из котельной по всему подвалу. В печи басовито гудит огонь, а возле дверцы, весь в багровых отсветах, голый и страшный, несуетно трудится истопник, — как бес в аду. На голове — шапочка; к фартуку добавились перчатки. Бутылка, к которой он постоянно прикладывается, — здесь же, на полу. Количество выпитого растет и накапливается…

Вино — его слабое место.

В чем еще этот падальщик уязвим? Я наблюдаю за его скупыми, выверенными движениями. Перед нами физически сильный мужчина и абсолютно уверенный в своей силе. При этом, однако, человек не вполне нормальный — это мягко говоря. Все-таки чавкает специфическую пищу. Плюс к тому, несколько лет просидел в подвале — а это депривация, однозначно. Личность, несмотря на развитый интеллект, деградирована. Таким образом, ясно проступает второе его слабое место: психика.