Как закалялась жесть

— Спектакль не порнографический, но очень хороший, — ответила Елена обычным голосом — чтоб все слышали. Дамы в ложе укоризненно покачали головами. Мужчины хмыкнули, прикрыв рты платочками.

— My fairy lady, — зашептал Борис. — Firstly, such equivocal jokes here are indecent. Secondly, if I’m not wrong, we have got an English speaking evening.[10]

— I beg your pardon, a thousand apologies, a million apologies[11] … — она поднесла к глазам бинокль. — Look, a singer’s eyelids have turned blue.[12] И под глазами синева. Не высыпается, бедняжка — театр, семья, любовники…

— This is a make-up, I suppose.[13]

Елена аккуратно сместила взгляд — к зрительному залу. Положила бинокль на красный бархат. Еще повернула голову…

Вадим сидел совсем рядом — в крайней ложе бенуара. Вадим с завораживающей фамилией Балакирев. До него было метров пять-семь, не больше. От пяти с половиной до шести с половиной ярдов — в пересчете на «английский вечер». Вадима Балакирева совсем не интересовало происходящее на сцене — он смотрел только на Елену, она это чувствовала. Взгляды на миг соприкоснулись. Между ложами проскочила невидимая залу искра… только бы Борька ничего не заподозрил, озабоченно подумала Елена, — он дядька наблюдательный и ревнивый…

Страсти в спектакле, между тем, разгорались нешуточные. Взбешенный дож распекал потерявшую голову дочь:

…Что себе ты позволяешь?!
Ах, ты дура! Ах, ты шлюха!
С Казановой загуляла,
ты — дрянная потаскуха!
Ох-ха-а-а…
Ох-ха-а-а…
Ох-ха-ха, ха-ха, ха-ха…

Елена наклонилась к самому уху Бориса:

— Пошлятина. I’m so indignant, I can’t find any words. I’m going to look for.[14]

Тот встрепенулся.

— Подождите! Вы куда? — забыв про свой английский.

— Куда — куда?! Мочевой пузырь освободить. Драгоценнее мочевого пузыря у девочки ничего нет, ты сам слышал. Я бы дополнила этот список прямой кишкой. Насчет кишки намек понятен?

— Ну, не знаю, Эва Теодоровна просила…

— Вот тебе моя сумочка, — зашипела Елена. — Залезь в нее и оставь себе. Нет, ты залезь! Там все мои деньги, кредитка, мобильник, ученический билет, паспорт. Куда, по-твоему, я без этого денусь? Мягкую бумажку с собой не беру, думаю, в туалете найдется.

— Я с вами, — сказал Борис. Даже попу от кресла оторвал, скотина.

— Может, вы меня до толчка проводите? Подите, пожалуйста, на фиг, Борис Борисович!

Это было сыграно вполне убедительно. Соседи начали коситься. Елена вышла, а гувернер остался сидеть, тупо глядя в пространство.

Вряд ли он обратил внимание на то, что крайнюю ложу бенуара тут же покинул долговязый, коротко стриженый парень.

32.

Встретились, где договаривались — в боковом фойе с противоположной стороны от сцены. Подальше от глаз ревнивого гувернера. Фойе было просторным и пустым. Елена хотела сесть на диванчик, но Вадим, облапив ее длинными руками, полез целоваться. Разумеется, она была не против, и некоторое время они стояли, слившись в одно целое. Он расстегнул ей пуговицу на брючках и залез в трусы, — разумеется, она была не против. Кто-то вышел из буфета, кто-то вошел — им было плевать. Наконец она опомнилась:

— Стоп, снято!

— Соскучился, бля, — виновато сказал он, убирая руку.

Это Елена понимала. Ощущала нечто похожее. Застегнулась и сказала:

— Я вот для чего тебя вызвала…

— Зайдем, — предложил Вадим и, продолжая держать ее за талию, увлек в буфет.

— Пирожное? — спросил он, показав на подносы. — Бутерброд с икрой?

— Нам долго нельзя, гувернер пойдет искать.

— «Хуйвернем», — пошутил он и сам же засмеялся.

— Представляешь, Борька был готов меня возле толчка караулить.

— Забей.

— Девушкам говорят «отсоси».

— Так то девушкам… Заказываем чего-нибудь?

— Ну, хорошо. Давай просто кофе…

Они учились в одной школе, только Вадим — в выпускном классе. Почти взрослый. Балакирев — была его настоящая фамилия. Наверное, дальний родственник великого композитора, фамилия-то редкая. А может, нет. Елена никогда не спрашивала его о предках — незачем, пустое любопытство. Ценность Вадима состояла в другом — во-первых, это был друг. Нет, не друг, а гораздо больше, гораздо ближе! Во-вторых, он все мог достать. Из области фармакологии — буквально все. Несмотря на возраст, связи у него были фантастические. Собственно, он жил куплей-продажей специальных препаратов, — оплачивал таким образом свое обучение, содержал мать. Бизнес вел вне стен школы, потому как в школе была нешуточная служба безопасности…

Сели за столик. В буфете, столь же просторном, что и фойе, посетителей было мало — только те, кто пришел в театр не ради спектакля.

— Как тебе опера? Кайфуешь? — подколола Елена.

— Отстой галимый, — дал Балакирев краткую характеристику. Он всегда выражался кратко.

Елена передала ему листок с перечнем лекарств.

— Это надо срочно, — сказала она. — Хорошо бы завтра-послезавтра. Потому я тебя и побеспокоила.

— Да хоть всю ночь меня беспокой, — буркнул он, изучая список.