Я смотрю на скучные лица сокамерников и думаю: а о каких, собственно, знаниях вообще может идти речь? Большинство заключенных читает по слогам, путаясь и запинаясь в словах, так до сих пор и не научившись грамотно выражаться на родном языке, а тут иностранный… Тех, чудом сохранившихся динозавров, которые всё ещё пытаются что-то учить, убивая зрение под тусклой тюремной лампочкой, волнует исключительно результат — научиться в совершенстве говорить и читать на другом языке, чтобы в будущем с выгодой для себя использовать полученные навыки. Если, конечно же, у них будет это самое будущее. К чему ещё ведет учебный процесс, никому нет ни малейшего дела. Никто из заключенных не намерен забивать голову сложными алгоритмами и уподобляться Икару, взлетевшему слишком высоко над волнами моря.
Когда невесть откуда появившееся вдохновение совпадает с не заполненными бытовухой минутами, арестанты берут в руки замусоленную ручку, тщательно разглаживают лист бумаги и начинают писать во всевозможные инстанции бесчисленные жалобы, протесты, прошения и, конечно же, письма родным и друзьям. Жалобы и прочее слуги закона просматривают безо всякого интереса, отмахиваясь от них, словно от назойливых мух. Чего совершенно не скажешь об арестантских письмах. Что-что, а эти литературные памятники читаются и изучаются с нескрываемым интересом. Все имена, упомянутые в письмах, фиксируются, так сказать, на всякий случай, затем выборочно проверяются. Все заключенные знают об этом, но что любопытно — многие из тех, кто угрюмо молчал на допросах, добросовестно описывают свои художества в посланиях сподвижникам на свободу. Понятно, что такие послания до адресатов доходят не сразу, а с опозданием месяца эдак на два, когда на них одевают наручники и предъявляют письма с неволи как вещественные доказательства, приобщенные к материалам уголовного дела.
Печальных примеров сколько угодно, но арестанты упрямо продолжают писать. То ли им не хватает внутрикамерного общения, то ли проклевываются литературные наклонности или просто от скуки — так сразу и не разберешь. Неужели непонятно, что в девяносто девяти случаях из ста тюремная почта контролируется операми? Очевидно, не понимают или делают вид, что не понимают, помогая хозяевам дергать марионеток за нитки. Вот и плывут по протянутому канатику (сплетенному из ниток со старого распущенного свитера) из камеры в камеру тюремные ксивы, незаметно увеличивая некоторым заключенным и без того не такой уж и маленький срок.
Мда… Никогда не предполагал, что придется окунуться в этот особый, ни с чем не сравнимый мир. Мир, в котором деградирует и нравственно разлагается каждый, вне зависимости от того, кто он — заключенный или тюремщик, добровольно выбравший жизнь сторожевого пса. У одних гуманоидов загнивание мозговых извилин проявляется быстрее, у других, наоборот, медленнее и более вяло — здесь играет роль тот факт, с каким внутренним стержнем человек пришел с воли. Мне жаль тех арестантов, кто по малолетке попал за решетку сырым куском человеческой глины и оформился как homo sapiens на дешевых казенных нарах. Такие обречены.
Тюремная камера — словно общий вагон остановившегося в темноте поезда. Люди коротают время за спорами, ссорами, разговорами, воспоминаниями, но, если брать по большому счету, каждому из пассажиров глубоко плевать на судьбы случайных и не случайных попутчиков. У каждого своя судьба, своя, не похожая ни на чью, дорога домой.
Интересно, а как ты поступишь, если ради того, чтобы выйти из вагона, необходимо будет растолкать пассажиров, стоящих возле выхода из него? Будешь ли ты церемониться со своими попутчиками? Будут ли они считаться с тобой, если им придется выбирать между твоей, чужой для них жизнью, и такой долгожданной свободой? Те, с кем ещё вчера ты делился последним куском хлеба? С кем ел, пил, мечтал, строил планы на будущее? Не лучше ли подумать об этом сейчас? Мало ли что может стрястись в этой жизни… Когда Судьба поставит нас перед выбором, времени для раздумий не получит никто.
Глава 12. Как относиться к сокамерникам
«В Раю такой климат!..
Но в Аду такая компания!..»
В повседневной жизни люди нередко произносят слова: «Это мой мир». Невероятно простая, на первый взгляд, фраза слетает с уст привычно, легко. Обычно никто не задумывается над её смыслом, над тем, что именно входит в понятие «мой» или «наш» мир. Что? Может быть, вещи, к которым привыкаешь за долгие годы или один и тот же до тошноты надоевший вид из окна, без которого вдруг становится невообразимо горько где-нибудь на другом конце планеты?