Как все было

Понимаете, я не считаю себя завистливым, циничным, разочарованным и тому подобное. Я просто вижу теперь яснее, чем раньше. Любовь и деньги — это две большие голограммы, которые сверкают у нас перед глазами, гнутся и поворачиваются, словно настоящие трехмерные объекты. А протянешь руку, и она проходит насквозь. Я всегда сознавал, что деньги — иллюзия, но и будучи иллюзией, они обладают замечательным могуществом. Что любовь — тоже иллюзия, я не сознавал, не знал, что сквозь нее беспрепятственно проходит рука. Теперь знаю. Стал умнее.

Как видите, я в каком-то смысле перешел на точку зрения Оливера, которую он в оскорбительной форме пытался мне изложить, когда мы оба напились и я в конце концов нанес ему удар головой. Любовь функционирует по законам рынка, утверждал он в оправдание того, что увел у меня жену. Теперь, став чуть-чуть старше и чуть-чуть умнее, я склонен согласиться: любовь действительно имеет много общего с деньгами.

Из всего этого не следует, что я их обоих простил за то, что они мне сделали. И ничего еще не прошло. Ничего не кончено. Что делать, я не знаю. Как, когда… Я должен от этого освободиться… Но как?

По моим понятиям, существуют две системы: полная оплата на месте и рассрочка. Система оплаты на месте работает, как я выше описал, и работает надежно, при условии, что приняты нормальные экономические меры предосторожности. Система рассрочки именуется любовью. Меня не удивляет, что люди по большей части выбирают второй вариант. Нам всем нравится покупать в рассрочку. Но при оформлении покупки редко кто прочитывает мелкий шрифт внизу. О процентах мы не задумываемся… суммарную цену не подсчитываем… По мне, лучше платить полную сумму на месте.

Иногда мне говорят, когда я выражаю свои взгляды на этот счет: «Да, я тебя понимаю. Это упрощает все дело. Но когда платишь за секс (мы, конечно, бываем уже пьяны ко времени такого братания), когда платишь за секс, — авторитетно говорят те, кто в жизни не платил за секс, — сложность в том, что шлюхи не целуют». Говорят это не без сожаления и тепло думают о своих женах, которые как раз целуют (но кого? кого еще? — подмывает меня спросить). Я киваю и не пытаюсь их разуверить. У людей такие сентиментальные представления о проститутках. Что будто бы они лишь изображают половой акт, а потом прячутся в скорлупу скромности и сберегают сердце и губы для возлюбленных. Возможно, что бывает и так. Но — шлюхи не целуют? Целуют за милую душу. Надо только заплатить за это. Подумайте, где еще вам могут дать губы в обмен на деньги?

Я не нуждаюсь в вашей жалости. Я теперь поумнел, и у вас нет основания относиться ко мне свысока. Возможно, я вам теперь не нравлюсь (а может, и никогда не нравился). Но, как я уже сказал, я больше никому не обязан нравиться.

Деньги не могут купить любовь? Очень даже могут. Любовь, как я уже говорил, это такая система, которая обеспечивает, чтобы после секса тебя называли «милый».

17. Sont fous, les Anglais [63]

ГОРДОН: Гордон меня зовут. Ну конечно, вы и не можете знать. Гордон Уайетт, теперь улавливаете?

Мне не положено с вами говорить, наверняка это против правил. Известно ведь, что вы обо мне думаете, верно? Грязный сладострастник, совратитель школьниц, бросил жену и ребенка… с такими ярлыками кто же захочет тебя выслушать?

Замечания по делу о Гордоне Уайетте, давным-давно осужденном военно-полевым судом и сосланном в соляные копи.

1. Когда мы познакомились с Мари-Кристин, она была такая забавная, веселая. Я женился, привез ее в Англию. И года не прошло, она завела роман. Думала, я не раскумекаю. Конечно, я раскумекал. Неприятное переживание, но я перетерпел. Было у меня подозрение, что, когда родилась Джилиан, у нее был еще один романчик, но точно утверждать не могу. Я бы и это перемог. С чем я не мог смириться, это что с ней перестало быть весело. Вроде как появились раньше времени старческие черты, какие-то понятия обо всем. Жуткое дело. Совсем на нее не похоже. Во всем-то она права, все-то она так и знала, в таком духе.

2. В доступе к дочери судом отказано по причине извращенного интереса заявителя к девочкам. (Они что, опасались, как бы я не стал совращать собственную дочь, черт бы их побрал?) Последующие личные просьбы категорически отвергались мадам. Приходилось выбирать: надо ли и дальше добиваться права видеться с ребенком, зная, что все против тебя (и суд, к которому ты проявил неуважение, и присяжные, и приставы, и прочие), и только рвать себе душу напрасными надеждами; или же подвести черту и начать с чистого листа? И то же самое — ребенок, что для нее лучше: думать, что, может быть, существует кто-то, или что определенно нет никого? Непростой вопрос.