Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы

И все же, несмотря на очевидные страдания Шери, я чувствовал, что у меня нет собственных ресурсов, которые я мог бы предложить ей, ни эмоционально, ни интеллектуально. В гораздо большей степени, чем я мог знать в то время, и в гораздо большей степени, чем я когда-либо ожидал понять или признать, я был странно разобщенным человеком, ограниченным в своей способности отвечать чувством на чувства другого, часто смущенным собственной недостаточной отзывчивостью, и в временами, даже сбитый с толку тем, что я смутно распознал как онемевшие, или пустые, или смутно раненые пространства в моей собственной природе, пространства, которые при определенных обстоятельствах вполне могли породить действия, с которыми я все еще боялся столкнуться.

Глава 10 Где корни зла?

Суд над Джеффом начался 30 января 1992 года. В течение двух недель рассмотрения дела, мы с Шери жили в отеле в западной части города, зарегистрировавшись под вымышленными именами. Не скажу какими – мы иногда пользуемся ими и сейчас. Дом моей матери к тому времени опустел и был выставлен на продажу, хотя интереса к нему было мало, учитывая то, что происходило в его подвале.

Каждый день фургон мотеля высаживал нас на некотором расстоянии от здания суда, и мы с Шери проделывали остаток пути пешком. Таким образом, мы могли бы скрыть место, где мы остановились, от прессы.

Первый день был откровением, шокирующим и тревожным, безумие репортеров, толпы, резкий свет и торчащие микрофоны… При первом нашем появлении на улице на нас обрушивался рой репортеров, выкрикивая вопросы: «Вы встречались с Джеффом? Что говорит Джефф? Как вы относитесь к тому, чтобы сесть за стол с семьями жертв?» На самом деле это были не вопросы, им нужна была не заключенная в ответах информация, а любая реакция. Они жаждали звука наших голосов, выражений наших лиц, чего угодно на аудиопленке, что потом можно будет вставить в уже задуманные фильмы.

Окруженные толпой людей и наполовину ошеломленные светом камер, мы с трудом поднимались по лестнице, помощники шерифа иногда выбегали вперед, чтобы сопроводить нас до входа в здание суда.

Оказавшись внутри, стало очевидно, что городские и государственные чиновники приложили огромные усилия, чтобы обеспечить безопасность. У входа в зал суда была установлена рамка металлодетектора, за ней собаки вынюхивали возможную взрывчатку. Зал суда перегораживал восьмифутовый барьер из пуленепробиваемого стекла. Он отделял ту часть, в которой должен был проходить собственно судебный процесс, – судейскую скамью вместе со столами обвинения и защиты – от зрительских мест, что должно было защитить Джеффа, если кто-нибудь из зрителей сумеет пронести пистолет. В дополнение к этой мере безопасности по всему помещению были расставлены помощники шерифа – молчаливые, профессионально просматривающие зал, с руками на кобурах.

В целом и здание, и зал суда создавали впечатление вооруженного лагеря. Мне все еще казалось непостижимым, странным и нереальным, что все эти приготовления, такие масштабные и такие дорогостоящие, были вызваны чем-то, что сделал мой сын. Для меня было невозможно примирить его пассивность и безликость, монотонность его речи и невыразительность его личности с бурной деятельностью, которая меня окружала.

Оказавшись в зале суда, мы заняли отведенные нам места, последние два в правом ряду, прямо напротив судейской скамьи. Нам порекомендовали не приходить на суд, поскольку наши жизни могли подвергнуться опасности. Однако ни Шери, ни я не могли этого сделать – не могли же мы показать Джеффу, что мы его бросили.

Слева от нас сели семьи жертв – они заполняли более сорока мест.

В тот первый день мы не увидели ничего, кроме ужаса, ненависти и отвращения на лицах отцов, матерей, сестер и братьев людей, убитых моим сыном. Сперва рядом с нами села маленькая чернокожая женщина, но потом, будто поняв кто мы, поспешила отсесть. Никто не хотел приближаться к нам.

Джеффа ввели в зал суда помощники шерифа. На нем была мятая коричневая куртка, слишком маленькая для его роста, из-за чего он выглядел потрепанным и неопрятным. Его волосы были взъерошены, на лице щетина. Он выглядел подавленным и излучал чувство смущения, глубокого и беспомощного раскаяния. Несмотря на откровенность его признания, долгие часы, которые он уже провел у разных психиатров, мучительный и убийственный свет, который он пролил на самые темные стороны своей жизни, он все еще выглядел пристыженным в присутствии своего отца.

Поскольку Джефф уже признал себя виновным по различным обвинениям в убийстве, которые были выдвинуты против него, цель судебного разбирательства состояла в том, чтобы определить, был ли он невменяем, когда совершал их. Это никогда не было вопросом вины, никогда не было вопросом освобождения Джеффа, а только о том, будет ли он помещен в тюрьму или в психиатрическую лечебницу.