Как уродуют историю твоей Родины

До конца 1938 г., т е. менее чем за полтора года до описываемых событий, при НКВД было два типа судебных органов: «комиссии», состоящие, согласно приказу Ежова № 00485 от 11.08.1937 г., из высших должностных лиц НКВД и Прокуратуры областей, республик и СССР43, и «тройки», состав которых я уже давал выше. И в документах тех времен (в частности – в приговорах) эти два органа так и называются, к примеру: «Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР от 30 апреля 1938 г. по обвинению в шпионаже и контрреволюционной националистической агитации назначена высшая мера наказания – расстрел: Тройкой при УНКВД СССР по МО от 2 сентября 1937 г. по обвинению в систематической контрреволюционной агитации назначена высшая мера наказания – расстрел»44.

Так что и аллегорию «Комиссия – это тройка» геббельсовцы могут отправить вслед за остальными. Во внутренней переписке НКВД все называлось своими именами: расстрел – расстрелом, разгрузка – разгрузкой и совершенно исключено, чтобы любую «тройку» работники НКВД называли «Комиссией».

Таким образом, в документах из архивов СССР, которые собрали сами геббельсовцы и которые якобы «неопровержимо доказывают», что польских офицеров расстрелял НКВД, нет ни малейшего подтверждения этой версии.

И факт остается фактом – о пресловутой «тройке», которая, якобы, осудила поляков весной 1940 г. к расстрелу, не упоминается ни в едином документе, кроме фальшивок, состряпанных самими геббельсовцами. Но прежде чем заняться этими фальшивками, необходимо немного остановиться на том, как бригада Геббельса доказала, что поляков расстреляли немцы.

Первая победа геббельсовцев. Не засчитанная

Как я уже упоминал выше, по массе фактов видно, что во главе геббельсовцев стояло КГБ СССР. И скорее всего тамошние «аналитики» первыми осмотрели архивы и разработали план, как оклеветать СССР. Поскольку в архивах было полно документов, ясно свидетельствующих, что весной 1940 г. польские офицеры были осуждены судом Особого совещания при НКВД СССР, то оставалось уничтожить ту часть документов, которая свидетельствовала о приговоре – о том, сколько лет лишения свободы каждый из офицеров получил. А после этого поди гадай – к трем годам его приговорило Особое совещание или к расстрелу. Схема фальсификации была очень проста и посему выглядела очень соблазнительно. Архивы «почистили» и в начале лета 1989 г. туда запустили геббельсовских «историков». Те, естественно, немедленно нашли документы, свидетельствующие об отправке дел поляков на рассмотрение Особым совещанием, и по страницам польской и советской прессы понеслось победное: «Хайль Геббельс!»

«Содержание перечисленных документов позволяет сделать вывод о возможности вынесения Особым совещанием при НКВД смертного приговора в отношении военнопленных…»45, – спешил сообщить стахановец геббельсовского труда Ю. Зоря. «Итак, хранящиеся в фондах ЦГОА СССР и ЦГАСА архивные материалы доказывают, что дела польских офицеров и полицейских, находившихся в Козельском и Осташковском лагерях в декабре 1939 – марте 1940 года, готовились на рассмотрение Особым совещанием НКВД, в апреле-мае 1940 г. более 15 тысяч польских военнопленных – офицеров и полицейских – были вывезены из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей и переданы УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей. Таким был их последний маршрут, конечными пунктами которого стали Катынь, Медное и 6-й квартал лесопарковой зоны Харькова»46, – пускала обильную слезу Н. Лебедева. Но ее перекрикивал Зоря, прорвавшийся на страницы «Военно-исторического журнала» и застолбивший там делянку расстрела поляков по решению все того же Особого совещания при НКВД47.

Вскоре к «историкам» подключились прокуроры ГВП, которые к документам об Особом совещании добавили и «свидетельские показания» о том, что поляки расстреляны по решению Особого совещания при НКВД. О главных «свидетелях» геббельсовцев, бывшем начальнике УПВИ П. Сопруненко и бывшем начальнике УНКВД по Калининской области Д. Токареве, и о их «показаниях» я достаточно написал еще в «Катынском детективе» и не видел смысла повторяться. Но читатель и мой оппонент внутри бригады Сталина Э.Г. Репин меня упрекнул: «Конечно, в «Катынском детективе» есть мелкие частные погрешности, но они практически невидимы для читателя. Раздосадовало, что Вы, обладая вполне достаточным сарказмом, не смогли или не захотели более ярко показать прокурорский дебилизм Анисимова и Третецкого при допросе Токарева. Ведь Токарев с богатым чувством юмора буквально издевался над ними. В книге же этот эпизод получился бледным, проходным»48. Видите ли, Эдуард Георгиевич, я не писатель и не умею писать ярко, я просто стараюсь донести до читателя определенную мысль, а уж как этот текст получится, то так и получится.