Как удачно согрешить

Риордан хотел запомнить Мору такой, какой она предстала его взору в тот момент, изумленной и немного испуганной произошедшим. Внезапно он понял, что хочет сделать.

— Пойдем со мной наверх, — прошептал он. — Мне нужно тебе кое-что показать.

Этим «кое-чем» оказалась комната, в которую он не заходил с тех пор, как вернулся из Италии. Непростая комната, в ней обитали воспоминания, приятные и неприятные. Но сегодня впервые за пять лет ему вновь захотелось рисовать.

— Куда мы идем? — спросила Мора.

Она поднималась по ступеням, слегка пошатываясь от усталости и выпитого спиртного. Риордан поддержал ее, обвив рукой талию.

— Мы направляемся в мою художественную мастерскую. Хочу показать тебе свои полотна. — Он засмеялся как бы про себя. — В действительности я просто хочу получить свой выигрыш.

— А мне казалось, ты его уже получил, — раздался в темноте мягкий смех Моры. Теплый богатый звук ее голоса придал ему мужества.

Наконец они поднялись. Мастерская располагалась в конце коридора, и, чтобы туда попасть, нужно было миновать комнату Моры и детскую. Риордан распахнул дверь, оказавшуюся незапертой. Он отпустил ее руку, но лишь на краткое мгновение, потребовавшееся ему, чтобы зажечь лампы, которые осветили комнату тусклым светом.

Казалось, время в мастерской остановилось. Как обычно, большую часть пространства занимал венецианский диван, ставший у Риордана любимым предметом мебели задолго до того, как он впервые отправился на континент. При виде дивана Мора удивленно ахнула:

— Какая прекрасная софа!

Она провела пальцами по спинке, лаская деревянную раму.

— Ты вполне можешь присесть. — Риордан рассмеялся при виде ее радостного лица. — Мой отец пришел в ярость, когда я купил этот диван, так как он стоил мне большей части моего трехмесячного содержания. Я обнаружил его в магазине подержанных вещей в Чипсайде и тут же понял, что должен заполучить его, с согласия отца или без него.

Риордан двинулся к стопке натянутых на подрамники холстов, прислоненных к стене, и стал перебирать их. Наконец он нашел один посвежее, который и установил на мольберт. Перемещаясь по мастерской и прикасаясь к привычным для себя вещам, он ощущал необычайную легкость. Все находилось на своих местах. Он почти готов был поверить в то, что никогда не покидал этой комнаты. Его любимые кисти стояли в стеклянной банке на маленьком столике рядом с диваном, словно ожидая, чтобы он снова взял их в руки и начал рисовать. Законченные картины, прикрытые брезентом, были прислонены к дальней стене.

Риордан помнил, что нарисовано на каждой из них. Изображение Чатем-Корт, сделанное им однажды летом, пейзаж с Тауэрским мостом и зданием парламента. Риорданом овладела ностальгия. Он склонен был винить во всем бренди. Именно такое действие оно на него оказывало, когда он выпивал слишком много. Сначала возникало ощущение эйфории и чувство освобождения, которые впоследствии сменялись печалью и, наконец, гневом и сожалением. Он отогнал прочь все эти чувства. Сегодняшняя ночь особенная. Он испытывал невероятный прилив энергии и был очень деятельным.

— Ты занимаешься живописью? — В его мысли ворвался голос Моры. Она взирала на него своими зелеными глазами, на губах играла мягкая улыбка, будто бы ей только что преподнесли ценный подарок. — Думаю, это первые значительные сведения, которые ты мне о себе сообщил. — Она обвела взглядом мастерскую, запоминая детали. — Эта комната важна для тебя, не так ли? Более чем просто место.

Комната в самом деле была важна для Риордана. Она заключала в себе его душу, истинную сущность.

Он принялся шарить по ящикам комода в поисках красок, одновременно пытаясь облечь свои мысли в словесную форму. Как объяснить Море?

— Эта комната и есть я, человек, которым хочу быть. Когда моя кисть касается холста, я освобождаюсь. Могу запечатлеть увиденную красоту или создать новую, руководствуясь возникающими в голове образами. А вообразить я могу что угодно. — Риордан чувствовал, что объяснение не клеится. Слова звучали глупо или странно. — Он провел пальцем по кисти, ощущая, что ее кончик не лишился своей эластичности. — Я не входил в эту комнату с тех пор, как вернулся из Италии, здесь ничего не изменилось. Все такое же, каким я оставил.

— Если ты так сильно любил живопись, зачем же бросил это занятие?

До сих пор проницательность Море ни разу не изменяла. Риордан и сам привык козырять этим качеством. Ему нравилось угадывать черты характера людей. Зато попадание в число разгадываемых лишило его присутствия духа.

Он запустил руки себе в волосы, еще раз окидывая взглядом принадлежности художника, убеждаясь, что у него все готово.

— Мой отец ненавидел живопись. Считал, что сыну графа, пусть даже второму, не пристало иметь подобного рода увлечение.

— Должно быть, для тебя это было не просто поверхностное увлечение, — не сдавалась Мора. — У многих аристократов есть хобби.