Как убивали Сталина

Над письмом после слова «Читал» стоят подписи Зиновьева, Молотова, Бухарина, Каменева, Троцкого и отдельный отклик Томского: «Читал. Полагаю, что нерешительность Ст. — правильна. Следовало бы в строгом составе чл. Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.)».

Если прочесть еще и запись, сделанную в «Дневнике дежурных врачей» 17.03.1923, то складывается впечатление, что вся эта акция имела место не по сиюминутной доброй воле безнадежно больного Ленина, а по инициативе впавшей в полное отчаяние Крупской, в жутком бессилии наблюдавшей за неимоверными и не прекращающимися страданиями уже предельно истерзанного мужа…

Не исключено, что после критического осложнения отношений со Сталиным Ленину ничего не оставалось, как положиться отныне только на Крупскую… при осуществлении той страшной просьбы, выполнение которой до этого он всецело связывал с надежностью Сталина. Ленину категорически не хотелось, чтобы после неизбежной при его болезни потери рассудка кто не попадя и особенно враги «перемывали ему кости», жадно упиваясь при разглядывании фотографий его, потерявшим здравый смысл, обликом. Однако, вопреки всем его просьбам, именно так трагически и вышло… В свете всего этого становится понятным, почему так «упорно настаивала» не отказывать Ленину в его страшной просьбе Крупская. Есть основания предполагать, что она даже поклялась мужу «таким образом спасти его» от неотвратимых «при безумном исходе» циничных публичных унижений, оскорблений и осмеяний. Именно поэтому она сама пробовала дать яд, но… не смогла. И лишь то, что ей не хватило выдержки исполнить эту волю Ленина, заставило ее переступить через себя и обратиться к Сталину, якобы только за ядом, хотя, судя по записке Сталина, яд у нее уже был, раз она пробовала его дать…

А между тем вот что, в частности, происходило с Лениным в тот драматический день 17 марта 1923 года: «…Владимир Ильич хорошо пообедал. Через некоторое время он хотел высказать какую-то мысль или какое-то желание, но ни сестра, ни Мария Ильинична, ни Надежда Константиновна совершенно не могли понять Владимира Ильича, он начал страшно волноваться, ему дали брома…» Какое уж тут может быть понимание, что настойчиво требовал он в тот день именно яд, яд, яд!?

Я не стану больше комментировать эти документы. Замечу лишь, что и сегодня, как свидетельствуют судебные процессы над доктором Кеворкяном в Америке, общество еще не пришло к однозначному выводу, как поступать, если безнадежно больной человек оказался перед жестоким выбором: умереть безболезненно сразу или медленно ждать смерть в нарастании бесконечных и раздирающих душу мук???!!!

А Ленин задолго до краха своего организма отчетливо представлял, что его прогрессирующая болезнь (согласно мировому медицинскому опыту) неизбежно ведет к тяжелой и трагической форме безумия… И еще. Западная Европа неслучайно не приняла фильм Арабова и Сокурова «Телец». Главной причиной неприятия стал вопрос: «Что вы нам показываете человека, каким он стал, тяжело заболев в конце жизни, — от чего не застрахованы и все мы?! Вы нам покажите, каким он был, когда был здоровым, и как он смог чуть ли не весь XX век подчинить своему влиянию, победив с безграмотными людьми в лаптях, с одной винтовкой на троих, хорошо обученные войска Антанты, вооруженные самым современным оружием, танками и самолетами?!»

Катастрофа

Прежде, чем перейти к заключительной части в этом исследовании, представим положение, в каком оказался тяжело больной Ленин. Вновь и вновь переживая все подробности, связанные с конфликтом между Крупской и Сталиным, он с трудом («сегодня у меня что-то плохо выходит») диктует свое противоречивое письмо. При этом его ослабленный болезнью мозг все-таки, как бы через просветления, отмечает, что что-то в этом деле не так, что что-то ему не досказано, что что-то по отношению к Сталину есть необъективное… Ленин привык выносить решения только после того, как узнает позиции всех сторон. Здесь же, предлагая свое категорическое решение, он до конца остается в неведении: а что бы сказал со своей стороны Сталин? Именно поэтому он сомневается, сомневается в обоснованности своего письма, сомневается настолько, что в конце концов откладывает его… А на другой день, чувствуя себя еще хуже, прочитывает письмо вновь, но не успокаивается и требует категорической его секретности — требует передать его лично и из рук в руки получить ответ, но так, чтобы этот шаг вместе с тем стал обязательно известен Зиновьеву и Каменеву. Чтобы те потом не имели возможности выдать его решительность во всем за что-то показное, ибо, когда дело коснулось его жены и его лично, он якобы оказался мягкотелым… И опять вопрос: неужели Сталин действительно позволил себе это, неужели все было именно так, как рассказывает об этом жена???