Как ты прекрасна!

Было темно, и его лицо оставалось в тени. Все, что она могла различить, — это темный блеск глаз и контур красиво очерченного рта.

Сердце болезненно сжалось в груди. Взглянув на его губы, Гвендолин уже была не в силах ни отвести глаза, ни думать о чем-либо ином. В горле пересохло, легким, казалось, не хватает воздуха.

Губы ее слегка приоткрылись, и она ощутила, как миллионы тончайших наэлектризованных игл вонзаются в нее.

— Уэнди…

От звука его голоса она вздрогнула так, словно он прикоснулся к ее телу. Когда его губы первый раз скользнули по ее губам, это был лишь намек на наслаждение, но он настолько потряс Гвендолин, что заставил содрогнуться.

В то же мгновение с губ Даниела сорвался тихий успокаивающий звук. Его язык легко обежал контур ее рта, и Гвендолин почувствовала инстинктивное желание еще крепче прижаться к нему. Ее руки обвились вокруг него, хотя она даже не поняла, как это произошло.

Медленное прикосновение его языка к ее губам было неизъяснимо сладостным, невероятно чувственным, и она напряглась, страстно желая большего. Да и сердцем она стремилась к тому же — насладиться давно желанной близостью.

Даниел оставил пиджак в своей машине, и Гвендолин чувствовала, как под тонкой тканью рубашки перекатываются тугие мускулы. Ошеломленная происходящим, она, тем не менее, продолжала гладить его плечи, спину и снова плечи, безрассудно позволяя своим чувствам одержать верх над разумом.

Должно быть, она делала нечто подобное и раньше, иначе почему ее руки, губы, все тело так страстно желают соединиться с ним?

Когда губы Даниела скользнули вниз, к ее шее, лаская нежную кожу, Гвендолин тихо застонала, и ее вдруг начала сотрясать дрожь нетерпения, словно вырывалось наружу желание, свернувшееся в глубинах ее существа тугой пружиной.

Наверное, она произнесла его имя вслух, потому что в ту же секунду его губы снова коснулись ее губ, и вот уже он вновь целует ее. Но не так, как перед этим, не мягко и выжидательно, а с нетерпеливой страстью, от которой тело ее выгнулось дугой, а губы податливо приоткрылись.

Гвендолин почувствовала, как бешено бьется его сердце, и тысячи мурашек пробежали по ее телу. Грудь напряглась, плотнее прижимаясь к его груди, и внезапно ее охватила почти невыносимая боль — но не от силы его объятий, а от какого-то неведомого ей самой, первобытного, чувственного изнеможения.

Я хочу, чтобы его руки прикасались к моему телу, вдруг поняла она. И не только руки… Гвендолин закрыла глаза, потрясенная, ошеломленная страстью, заставляющей ее кровь огненно пульсировать в венах.

Нарушая интимный полумрак их машины светом ярких фар, мимо промчался автофургон и громко и длинно просигналил им. Этого оказалось достаточно, чтобы Гвендолин опомнилась и испугалась того, что делает.

Почувствовав, как она замерла, Даниел отпустил ее. Когда он заговорил, его голос был тихим и хрипловатым:

— Простите меня. Я вовсе не хотел… Я не думал…

На этот раз жар, охвативший ее лицо и шею, был вызван не желанием, а огорчением, ужасным огорчением оттого, что Даниел уже сожалеет о происшедшем.

— Послушайте, почему бы вам не оставить машину тут? А я довезу вас до дому, — предложил он. — Вы так расстроены, и…

— Я прекрасно доеду сама, — сухо отозвалась Гвендолин.

Это была ложь, и она это понимала, но понимала также и то, что если только проведет наедине с ним еще несколько мгновений, то просто взорвется, разлетаясь вдребезги, как тонкое стекло от перенапряжения.

Гвендолин не могла осознать, что же с ней случилось и почему то, что Даниел готов был предложить ей как дружеское утешение, обратилось вдруг в неистовое, обжигающее желание физической близости, которого она никогда еще не испытывала. Если тогда, в ту ночь, она вела себя подобным образом, неудивительно, что у него утром был такой… такой удовлетворенный вид, полный такого самодовольства взгляд.

От этой мысли Гвендолин почувствовала уже ставшее знакомым отвращение к самой себе и быстро закрыла глаза, пытаясь удержать горячие слезы, от которых уже щипало веки.

— Пожалуйста, оставьте меня… Я хочу домой.

Гвендолин замерла, чувствуя, как он колеблется, и, понимая, что, если он начнет спорить, она уступит, не в силах сопротивляться ему.

— Уезжайте, Даниел, — попросила она. — Умоляю вас…

К ее великому облегчению, он открыл дверцу и собрался вылезти, но затем помедлил и сказал:

— Мне все-таки кажется, что вы недостаточно успокоились, чтобы вести машину. А потому я поеду следом за вами… И никаких возражений! — резко добавил Даниел. — Иначе я силой вытащу вас из этой проклятой машины!

Гвендолин молча наблюдала за ним, отчаянно подавляя в себе искушение броситься в темную ночь, задержать его, прежде чем он подойдет к своему автомобилю. Даниел был совершенно прав, говоря, что она недостаточно спокойна, чтобы вести машину.