Как стать писателем

Хеппи-энды – чума нашего времени. Сплошь и рядом, везде и всюду торжествуют счастливые концовки фильмов, игр, книг, пьес. Что, собственно, и понятно: везде победила демократия, то есть ма-а-а-аленький меленький человечек, о котором так заботились Достоевский и прочие русские гуманисты. К власти пришел человечек с его меленькими интересиками, запросиками, потребностями.

Трагедии уже ему недоступны, он искренне считает, что в литературе должно все изображаться «как надо». И все должно завершаться счастливой концовкой и нравоучением, что вот, мол, добро побеждает всегда, надо только за него бороться.

Ушли в прошлое античные трагедии и заложенные ими высочайшие нравственные принципы, когда главные герои не могли ради поднятого ныне на пьедестал высшей ценности инстинкта сохранения жизни принести в жертву высшие жизненные принципы. Они гибли, вызывая у зрителей рев, слезы, очищая им души и поднимая самих зрителей до уровня этих героев.

Увы, современный общечеловек с его общечеловеческими принципами от трагедии шарахается. Моя бабушка, добрый и хороший человек, всякий раз зажмуривалась или отворачивалась, когда видела, как на экране один человек целится в другого из пистолета. Дай ей власть, она бы запретила все трагедии.

Сейчас она эту власть получила. Сперва она просто перестала покупать книги, «которые плохо кончаются», потом в литературных и прочих творческих кругах обосновала необходимость оптимистической литературы в противовес упаднической, что сеет неверие в силы человека, упомянула о необходимости воспитания молодежи в нужном русле, так что всякий, кто посмеет написать трагедию, сразу попадет в опасные смутьяны.

Та литература, «старая», не нуждалась ни в назидательных концовках, ни в хеппи-эндах, ни в приглаживании: «Ах, у этого ужасного Юрия Никитина в романах столько крови, жестокости!.. И столько мух!..» Нравственное содержание той литературы, старой, основывалось на полном доверии к нравственному чувству человека, ныне потерянному общечеловеками с их мелкими запросами.

Размывание нравственных чувств, ранее незыблемее горных хребтов, привело к тому, что сперва возникло недоверие, что этот общечеловечек не сумеет сам, без подсказки, отличить добро от зла, белое от черного, правую руку от левой, и пошли косяком хеппи-энды с назиданием… ну прямо церковные «Поучения…»! А потом и вовсе общечеловечек с общемировыми ценностями решил: а на кой ему вообще запоминать, что есть добро, а что зло? Да еще держать себя в каких-то рамках, пусть и оч-ч-ч-чень широких?

Да, сказал, общечеловечек, все дозволено. И добро, и зло. Вернее, нет ни добра, ни зла. Есть только мой желудок, мои гениталии, мой дом и мой огород. И все должно служить им. Наука, техника, искусство, литература.

Современному человеку уже непонятно, зачем древние писали трагедии, когда можно писать комедии, что раньше было «низким жанром» для слуг и рабов.

Напомним?

В литературе тоже есть, к сожалению, стадность

Насчет детских особенностей критикизма в литературе. Это вообще-то присуще не только литературе, а всей русской интеллигенции в целом. В отличие от просто интеллигенции русская интеллигенция так и не сумела выйти из детского возраста, когда ребенок разоблачает взрослых, разоблачает и разоблачает без конца, судит обо всем, всех и вся, но себя требует считать неподсудной. Видимо, из-за своего детства и соответствующей детству недоразвитости ума и неумения отвечать за свои слова и поступки.

Это простой и понятный путь – критиковать и разоблачать, прикалываться, заполнять страницы отборным матом, выказывая этим свою круть и революцьённость, изображать признанных героев подонками, гомосеками, трусами и ворьем, находить во всех великих деяниях – будь это открытие Коперника или атомарной теории – экономические или фрейдистские мотивы, а то и простое желание пограбить.

По этому пути, как стадо леммингов, движется основная масса пишущих. От начинающих и до тех, кто получает смешные букеры или дискредитировавшие себя нобелевки. Но еще большая масса читающих охотно и жадно потребляет эту литературу. Охотно, жадно и с восторгом.

Человечку простому и очень простому, который в прошлом вывозил навоз из конюшен, а теперь избирает президента и влияет на политический курс, культуру и даже искусство, вообще на развитие человечества, – этому человечку жаждется читать, что и так называемые великие такие же твари, как он сам, тоже лгали, воровали, трусили, предавали направо и налево. А раз такие, то и он вроде бы уже не сволочь, а нормальный и даже порядочный представитель современного общества.

Эта сверхтема в искусстве, так сказать, социальный заказ общества. Того самого большинства, что в прошлом, повторяюсь, пахало землю, выращивало скот, вывозило навоз, ловило рыбу, копало канавы, куховарило, а теперь оно, получив право голоса, голосует рублем, что писать и КАК писать.