Как стать фантастом: Записки семидесятника

Двое детишек на руках, один серьезно болен, другая совсем малыш. Работа с утра до вечера…

И к осени 1942 года мы вернулись в Москву.

Пожалуй, одними из первых эвакуированных. В то время вернуться в Москву было очень трудно.

К осени я настолько оправился, что смог пойти в школу.

К осени же я научился читать. Весьма поздно. Я все делаю с опозданием.

Первые книги, которые я прочел, заключали в себе фантастический элемент. Это я сегодня знаю, что они фантастические.

Тогда и не подозревал. «Доктор Айболит» — фантастический триллер, «Домино» Сеттона-Томпсона — фэнтези из жизни животных. А потом мама принесла «Приключения Карика и Вали».

Наверняка между ними мне всучали книжки, которые полезно читать, но я о них ничего не запомнил.

Мы вернулись в свою квартиру на Сивцевом Вражке. Ее папа получил в тридцать девятом году, квартира была трехкомнатной, на бельэтаже, а когда папа развелся с мамой, он оставил нам квартиру, при условии, что в одну из комнат вселится его сотрудник дядя Саша Соколов. Так наша квартира стала полукоммунальной. Но не настоящей коммуналкой, потому что дядя Саша был нашим другом.

В сентябре 1942 года, восьми лет от роду я пошел в первый класс 59-й средней школы в Староконюшенном переулке. Мы все в классе были переростками — зиму сорок первого пропустили. Школа была великолепная, бывшая Медведниковская гимназия, в ней еще доживали свой век настоящие старые учителя, там был физкультурный зал во весь последний этаж, актовый зал с потолком в небесах и такая же громадная библиотека, где хранилась энциклопедия Брокгауза и Ефрона. В историческом кабинете стоял макет дворца Алексея Михайловича в Коломенском — два на два метра; физическая аудитория была сделана, как в университете, амфитеатром…

Недавно я побывал в школе на ее 95-й годовщине.

Никто не мог мне сказать, кому мешал макет дворца и почему его выкинули, почему стены закалякали бездарными фресками из коммунистического будущего и кому мешал чудесный пришкольный сад, который выкорчевали, закатали асфальтом, чтобы ни одна травка не пролезла, и превратили в автостоянку.

А мы учили биологию и ботанику в том саду…

Я плохо помню зимы — в памяти остались летние каникулы.

Именно тогда и случались события, приключения и встречи.

Может быть, так происходило потому, что я был средним и ленивым учеником, и моя жизнь начиналась, когда я приходил из школы.

Особой склонности к писательской деятельности я не проявлял, хотя журналистикой весьма интересовался, в четырнадцать лет начал издавать журнал и в школе числился на постоянной должности редактора стенгазеты.

Мой следующий шаг к фантастике я сделал вскоре после войны. Мы жили тогда на даче в Соколовке, по Ярославской дороге.

Дача была большая, старая, серая, скрипучая.

Половина принадлежала маминому третьему мужу, Льву Михайловичу Антонову, бывшему начальнику бронетанковых сил Сибири, затем торгпреду в Италии, а потом — сидельцу. К тому времени, когда вальяжный и надутый Лев Михайлович появился в нашем доме, он работал начальником цеха на шинном заводе.

У него была дача в Соколовке. Участок был большой и пустой.

Почти напротив дачи начинался лес, дорожка на культбазу, где был двойной пруд, темный, лесной, неглубокий, но купаться мы ходили дальше. В Сирково на карьеры. Они всегда горели — дымок вырывался из-под черных щупальцев сгоревшей травы. Там были славные карьеры для купания, а потом дорога через бесконечное поле на Воронец и даже на Щелково, где оказался книжный магазин, в котором продавались книги, вызывавшие во мне физиологический трепет. Книги, к счастью, были дешевые, и мама давала мне на них денег. Я купил роман Жоржи Амаду и наслаждался им как предметом: переплетом, страницами — это была мальчиковая сексуальность.

На даче было много веселых приключений.

Мама нашла няню, Павлу Афанасьевну, вдову какого-то киномагната, репрессированного и покойного. Это была невероятно ленивая и нечистоплотная женщина. Как мы с Наташкой не померли с голоду, один черт знает. Мама удивлялась, почему мы худеем, на что Павла Афанасьевна, худая и маленькая, утверждала, что на нас действует свежий воздух.

На самом деле все пожирала ее дочка Тамарка с сыном. Дочка, как говорили, только что вернулась из лагеря и отдыхала на нашей даче.

Они не только все ели, но и уничтожали плоды маминых отважных начинаний.

В первое лето мама развела клубнику, и на следующий год шесть длинных грядок, на которых мама заставляла и нас трудиться, дали великолепный урожай.

С раннего утра Тамарка с Павлой Афанасьевной забирались на грядки и набирали корзины на рынок. Тамарка уходила, а Павла Афанасьевна доказывала нам с Наташкой, что доносить родителям на бедных друзей позорно. Мы ей верили.

От Тамарки, высокой и худой, плохо пахло, ее ребеночек лет шести все время ныл и плакал, так что все, кто проходил мимо, затыкали ему рот едой. Он непрестанно жевал. Или рыдал. Или визжал.

Мама не могла понять, почему клубника не уродилась, мы ее жалели. Павла Афанасьевна жаловалась, какие мы с Наташкой прожорливые.