Как спасти свою жизнь

Я была невменяемой и ничего не могла объяснить, но на мои крики сбежалась вся компания, пританцовывая, как истинные жрецы Бахуса, — кто-то попытался успокоить меня, но остальные решили присоединиться к веселью. Я одурела от наркотиков, из глаз у меня текли слезы. Громко играла музыка (« Мне бы хотелось тебя возбудить…»), и я не помню, кто начал первым, что последовало потом и как развивались события дальше, — если, конечно, во всем происходящем была хоть какая-то последовательность.

Помню только, что в какой-то момент Ганс пристроился ко мне сзади, Розанна губами трогала клитор, а ее муж покусывал мне соски. Потом сосками завладела Кирстен, появившаяся откуда ни возьмись, словно гигантский эльф. И уже позже, в самый разгар веселья, сзади был Роберт, а за ним стояла Розанна, которая его подбадривала и поддерживала яички, полагая, что так помогает ему. Я не могла не почувствовать, что член у Роберта не очень твердо стоял, и, помню, меня в этот момент поразила мысль, что большинстволюдей, увлекающихся сексом так же, как он, — эти сексуальные эмиссары, — не очень-то легко возбуждаются, будучи лишены пристального внимания присутствующих при этом людей. В какой-то момент Роберт трахал Розанну, а мы, кажется, стояли в стороне и наблюдали это скромное, почти невинное совокупление.

— Ну и что в этом интересного? — обычно спрашивают у меня друзья.

Если честно, я просто не помню. Ну, конечно, это страшно увлекательно. Конечно, все буквально обкончались. И кроме того, к экстазу примешивалось чувство собственной исключительности, эмансипированности; мы ощущали себя выше тех, кто, повинуясь буржуазному конформизму, трахается один на один.

Тем временем я продолжала размышлять: «Вот здорово, я покусываю клитор женщины, в это время другая женщина покусывает меня, в это время ее трахает мужчина, которого гладит и возбуждает другой мужчина. Ну ей-Богу, здорово!» Меня не покидало лишь одно чувство — нам нужен кто-то, кто направлял бы движение, может даже с мегафоном, поскольку все это страшно смахивало на час-пик. Требовалась большая перегруппировка тел, но так, чтобы не ломались наши спонтанно сложившиеся цепочки; к тому же позы, которые мы выбирали, было не так-то просто освоить не имеющим повседневной практики любителям-новичкам. Но мы старались изо всех сил. Нами овладела какая-то групповая жадность, и те из нас, кто обычно удовлетворялся одним, двумя, ну максимум тремя оргазмами, на этот раз посчитал своим долгом испытать их с десяток — во всех позах и с каждым из присутствующих.

Я поражалась собственной выносливости. Еще так недавно груда несвязанных между собою тел вдруг превратилась в единый организм, вытягивающийся и сжимающийся в едином порыве, кусающий, лижущий, сосущий, извергающий сперму, переползающий на новое место, когда прежнее оказывалось загрязненным. У этого существа было десять рук, десять ног, два пениса, три вагины и шесть грудей разного калибра, не говоря уж о десяти глазах, десяти ушах и пяти ртах (которые постоянно были чем-то заняты). Что-то все время сокращалось, взрывалось, извергалось, словно мы находились в районе повышенной сейсмической активности. То или иное отверстие было постоянно забито чем-нибудь, жадно поглощая различные органы. И когда Кирстен вдруг ушла в гостиную, чтобы принести нам вина, все восприняли это как ампутацию.

Меня восхищало ощущение близости наших тел, чувство, что я состою только из физической оболочки и мне это нравится. Такое же ощущение я испытывала в Калифорнии, глядя на волны, накатывающие на берег, глубоко вдыхая душистый воздух и размышляя о том, что жизнь прекрасна, если есть на свете такое высокое, чистое небо, ясное до самого горизонта, за которым можно разглядеть Японию — или Каталину.

Воспоминание о Калифорнии возвратило меня к мыслям о Джоше, и сердце вновь защемило от тоски. Мне показалось, что я только что его предала. Я вспомнила, как не получилась оргия у Ральфа Баттальи, и мне стало безумно стыдно за себя, из-за того что я участвовала в этой. Я не любила этих людей, для меня они были просто телами. Минутное чувство единения тут же сменилось отвращением. Все расползлись по комнатам и завалились спать — там, где их застал сон: на кроватях и на полу. А я встала и побрела в ванную, где долго стояла, уставившись в зеркало и тупо пытаясь понять, что мне следует сделать.

Так я стояла, гипнотизируя себя, когда в полураскрытую дверь незаметно пробрался Ганс и тихо уселся на закрытый крышкой толчок.

— Потрясающе, правда? — неожиданно спросил он.

Я вздрогнула.

— Что?

— Глядеть прямо в зрачки, — он как-то странно произнес это слово.

— Да, постепенно начинает казаться, что в эти крохотные отверстия можно погрузиться целиком. И еще мне нравится, когда мигает свет: можно наблюдать зрачковый рефлекс, как они сжимаются и расширяются.

— Нет проблем, — сказал Ганс и потянулся к выключателю. Он пару раз включил и выключил свет, а я смотрела, как реагируют зрачки. Но скоро мне это надоело, и я сказала: