Как сделать птицу

— Я слышал, как твоя мать звонила Эдди. У нее была истерика. Не по моей вине. Не хочу показаться грубым, но она была той еще сучкой, с настроениями. Почти в ту же минуту, как мы сюда приехали, она начала жаловаться. Через пару недель она уже на все выкатывала свои чертовы глаза. Она звонила твоему брату, говорила, что я жестоко с ней обращаюсь. Наглая ложь. Ни разу на нее руки не поднял. А Эдди ехал, чтобы ее забрать. Я слышал, как она диктовала ему адрес. Она пошла и собрала свои вещи, и она прождала его всю ночь. Прямо здесь. На том самом месте, где ты сейчас сидишь. Нахохлилась на кушетке, как маленькая сова. А ты на нее похожа, знаешь это? Ты знаешь это? Только ты, конечно, помоложе.

Я ничего не ответила, и он продолжил:

— Во всяком случае, со мной она уже не разговаривала. Но я был рад, что она уезжает. Ей и не следовало сюда приезжать. Если хочешь знать мое мнение, у нее не все чертовы гайки хорошо закручены.

Впрочем, я не слушала Трэвиса. Я вспоминала тот последний раз, когда видела Эдди. Мы сидели на моей кровати, говорили о Гарри. Зазвонил телефон, Эдди вскочил, чтобы пойти и ответить на звонок. Он вышел из моей комнаты, а потом, потом — все. Он ушел, чтобы ответить на звонок. И уже не вернулся.

— Когда она ему звонила? Я имею в виду, в какое время? — Я чувствовала слабость.

— Да не знаю, в какое время. Вечером.

— А что же Гарри? Почему он тоже оказался в машине? — Мой голос таял.

— Может, просто был хорошим другом, я так думаю. Помогал ему.

— М-м-м. — Я не могла выдавить ни слова. Я видела, как слова формируются в моем сознании, как они, подобно маленьким насекомым, впиваются в какой фрукт. В большой, спелый, мягкий фрукт. Я услышала свой глубокий вдох. Такой долгий. Наверное, на него ушло несколько минут. Мои веки отяжелели, я не могла их разлепить.

— Если хочешь, спи здесь. На кушетке. У меня есть одеяло, — предложил Трэвис.

Я услышала, как пробормотала: «Хорошо». Дым заполнил мое измученное сознание, он петлял, как почерк маленького ребенка. Вино. Моя мама. «Ее снова кусает ветер. Гайки не закручены». Она так и не сказала нам, что звонила Эдди. Она позволила Гарри прикрыть ее собой. Гарри Джейкоб. Ее снова кусает ветер. Ее бьет Трэвис Хьюстон. Трэвис смотрел на меня. Трэвис нехорошо на меня смотрел. Трэвис встал.

Он дал мне одеяло и вышел из комнаты.

Глава двадцать девятая

Мне снилось, что мы с Эдди стоим в очереди. Мы куда-то ехали. Люди за стойкой разрешили Эдди пройти, потому что у него был правильный билет, а у меня был неправильный. Я рылась в сумочке, искала какой-нибудь другой билет, или паспорт, или еще что-нибудь, а Эдди проходил в двойные двери. Он уплывал на пароходе. Я нервничала. Я хотела плыть вместе с ним, но меня не пускали.

Не знаю, сколько я спала. Может, всего один час или около того. И я проснулась не сама, меня что-то пробудило. Точно как в ту ночь, когда я почувствовала, что на моей кровати сидит папа. Только в этот раз это был не папа.

Было все еще темно, но я смогла различить громаду Трэвиса, нависшего надо мной. Я не могла разглядеть его лицо, видела только черный смутный силуэт. Пол стонал под тяжестью его тела.

«Что такое?» — спросила я.

Он ничего не говорил, и мне не нравилось безмолвие, которое от него исходило. Мне хотелось, чтобы он подал голос и прекратил быть этой темной дышащей громадой, этой готовностью. Конечно же, как только появятся слова, маленькие обычные слова и объяснения, выскочат прямо из воздуха, хлоп — и они уже здесь, тогда тугое смертоносное безмолвие будет разрушено, зажжется свет, все пугающие силуэты вокруг меня снова станут кушетками, светильниками, керамическими грудями, обычными вещами.

Он положил руку мне на ногу, но по-прежнему не издавал ни звука.

«Трэвис?» Я приподнялась, собираясь сесть, чтобы мы оба окончательно проснулись и спокойно во всем разобрались. Может быть, он лунатик и ходит во сне. Он наклонился ко мне. Я не понимаю, что случилось потом — то ли его руки ко мне потянулись, то ли мое тело подпрыгнуло. Его руки, как клешни, впились в мои плечи. Его колено вдавилось в мои бедра. Я испытала приступ ужаса, настоящего ужаса. Я знала, что происходит. Была ночь, на мне был Трэвис. Он пытался вести себя сексуально. У него омерзительно пахло изо рта. Я отвернулась.

«Что, черт возьми, ты делаешь?» Я прекрасно понимала, что он делал, но я хотела дать ему шанс красиво выйти из положения, притвориться, что он ошибся. Его рот прижимался к моей шее, его влажный, похожий на червя язык. Я вся выгнулась. Он не сказал: «Извини, Манон, я просто упал». Он сказал: «Все нормально, Манон. Я не сделаю тебе больно. Будет хорошо. Тебе понравится. Ну давай же, расслабься».

Он говорил приглушенным сладким голосом, никогда раньше я не слышала, чтобы он так говорил. Он не был обычным Трэвисом. Я подумала о том извращенце. И о Рут Уорлок. Я знала, что в этой ситуации он не будет вести себя хорошо.