Как сделать птицу

Сначала картины начали смотреть на меня в ответ. Они меня вовлекали. Они меня будоражили. Ничего особенного на них не было: чудные, нереальные синие тона, дымчатое ночное небо, плоть воды, большая и мягкая, и ощущение чего-то еще — лодки или человеческого силуэта, огоньков далекого берега, моста. Но все было как-то неясно: казалось, картины написаны туманом, темнотой или музыкой, а вовсе не красками. И именно эта неопределенность находила во мне отклик, потому что была нежной и возможной, и в ней и для вас было место. Там не было ничего внятного, не было четких контуров, будто и в самом деле у предметов не могло быть определенных мест, и почему-то это казалось правдой, правдой, не высказанной прямолинейно, а лишь мимоходом напетой, присутствующей там в размытом и парящем состоянии, звучащей там подобно отдаленной печальной мелодии. Я думаю, что увидела в картинах не то, что доступно глазу. Я смотрела на них не глазами, а какой-то другой частью себя. Это действительно было похоже на музыку, на то, как вы слышите ее ушами, но воспринимаете чем-то другим внутри себя. В меня вливались нежные напевы тех картин: картины пели песню моего собственного сердца. Я знала этот окружающий меня туман и чувствовала, как я в нем стою, просто нахожусь там, подобно лампе в темной комнате. Наверно, нужно оказаться в полной темноте просто для того, чтобы понять, как обрести свой собственный свет.

Меня так захватил этот нежный туман и мое в нем пребывание, что я совершенно забыла и диско-девушку, и свою недолгую жизнь в качестве собаки. Я хотела только удержать эту книгу, хотела, чтобы у меня всегда была возможность смотреть на эти картины. Цена почти равнялась той сумме, которая у меня осталась от «лошадиных» денег, и я подумала, что люди сочтут меня ненормальной, если я потрачу тридцать пять долларов на книгу. Если я куплю книгу, у меня уже не будет денег на жилье, но мне казалось, что кровать для меня не так важна, как эти картины. Но даже пока я вела мысленный спор сама с собой, я уже шла к прилавку, потому что знала, что обязательно куплю ее. Если бы даже нашлись аргументы в пользу того, что этого делать не надо, я бы все равно это сделала. Я чувствовала вину и головокружение одновременно, и я пару раз понюхала книгу, прежде чем мне положили ее в пакет. Это была самая первая книга, которую я сама себе купила. Я сказала себе, что совершила хороший поступок — купила то, что проживет долго. Книга была лучше, чем серебряные туфли.

Я положила книгу в корзину на багажнике и пошла по тропинке, которая изгибалась вдоль пляжа и вела к отелю «Эспланада». Ко мне снова вернулось то особое кошачье настроение, и я ощущала какое-то смутное вдохновение. Я прошла мимо Луна-парка, и он не издал ни одного презрительного звука. Хороший знак, Мэнни, подбодрила я себя. Я вернулась на свои рельсы. Книга мне в этом помогла. Я разрешила небу наполнять мою голову большими мыслями.

Я почти не хотела дойти до того места, куда я шла, ведь было гораздо интереснее просто приближаться к нему. Но прежде, чем я смогла это предотвратить, отель «Эспланада» навис надо мной, белый, величественный, но в то же время и убогий, как улыбка во весь рот, белозубая, но с пломбами. Широкая лестница вела внутрь, пол был покрыт ковром, с узором, похожим на внутренние органы. Я немного постояла при входе, и в мое сознание вкатился странный клубок мыслей, которые не имели никакого отношения к тому, как до этой минуты развивались события. Я вспомнила, как однажды выкрасила волосы в черный цвет, но я от этого стала выглядеть только хуже, а мои руки покрылись пятнами краски.

Я проследовала прямиком в бар и заказала красное вино. Мне не нравилось стоять на ковре из внутренних органов, поэтому я села на высокий табурет. Было всего восемь вечера. Это означало, что мне предстоит пробыть в баре три часа, прежде чем прибудет музыкальная группа. По крайней мере, я мота смотреть на улицу сквозь большие окна. Солнце маячило над горизонтом, как огромная, цвета красных углей, светящаяся тарелка. Вокруг него небо было залито розовым. Люди смотрели на это, они останавливались, чтобы высказаться по этому поводу, они говорили: «Смотри, как красиво», а потом ломали голову над тем, как бы уложить такую красоту в удачное словесное определение, которое можно будет впоследствии применить, как затолкать это в свое сердце или добавить в хранилище знаменательных наблюдений. Матросы на кораблях, громоздившихся вдоль линии горизонта, наверное, опершись о свои швабры, вспоминали тех, от кого они уплыли: девушку с печальными глазами, ссутулившуюся мать, пахнущую чем-то сладким, спящих ребятишек. В этом отношении закат похож на осень. Это увядание света. Вы поневоле обнимаете свое чувство и укачиваете его на руках, а иначе оно может раствориться и превратиться в длинную полосу прошлого, которое темной тенью ляжет у вас за спиной.