Как сделать птицу

Что мне нравилось в Мельбурне, так это невозможность его познать. Мне нравилась огромность его масштабов, его плоские серые улицы, которые все тянулись и тянулись, и пересекались друг с другом, и выставляли ряды домов, таких гордых, осанистых, окантованных розами и прикрытых оградами. Я хорошо знала только ту улицу, где жили наши бабушка с дедушкой, и тот дом, что стоял напротив их дома. Однажды мы познакомились с мальчиком из того дома. Его звали Пол, и он жил там со своей югославской мамой. У Пола были толстые губы и волосы, похожие на шлем, а читал он только комиксы под названием «Сумасшедшие». Я называла его Пол Слякоть-мякоть, потому что у него была югославская фамилия, которая примерно так и звучала.

Когда я была у бабушки с дедушкой в последний раз, они уже жили в маленькой квартирке. Бенджамин умирал. Папа привел туда меня и Эдди. Пока мы ждали, когда нам откроют, у двери, он стоял позади нас, положив руки нам на плечи, как будто собирался подтолкнуть нас вперед, как маленькие лодочки. Мы все втроем были как оставленная под дверью посылка. Было приятно ощущать себя такой посылкой, потому что, если что-то и должно было случиться, то со всеми троими сразу, а не со мной одной. Сначала я прислушалась к тому свистящему звуку, с которым мокрые листья устремлялись в люки, а потом к невнятному бормотанию человеческих голосов внутри.

Дверь открыла Капли, и, увидев нас, она заплакала. Каждый год Калли выпекала для моего отца рождественский пирог. Она помогала бабушке и дедушке по дому: гладила и готовила. Иногда она дарила нам лежалые мятные конфетки, завернутые в бумажку.

Внутри пахло промокшими шерстяными пальто и виски. Мои ботинки утопали в толстом ковре кремового цвета. Тетя Марджори выглядывала из кухни, держа в руках кусок пирога и отщипывая от него по крошечке. Айви засеменила нам навстречу и ухватилась обеими руками за запястье отца, как утопающий хватается за спасательный круг. Она говорила мало, губы ее дрожали. Папа извинился за то, что с нами нет мамы, объясняя, почему она не приехала. Айви была одета в длинное бирюзово-голубое платье: она всегда носила голубое, это был ее цвет. Но накрашена она была как-то неправильно, как бывает, когда ребенок не может аккуратно раскрасить картинку и все время попадает кисточкой за линии рисунка, и это делало ее похожей на хрупкую взъерошенную королеву.

«Дедушка хочет вас видеть. Он в спальне», — сказала она, наклоняясь, чтобы нас поцеловать, и обдавая нас запахом пудры, наложенной на ее лицо. Она промокнула глаза салфеткой. Обычно Айви вела нас на кухню, кормила там печеньем или мороженым с лимонадом и поднимала вокруг нас большую суету. А Бенджамин давал нам поиграть со встроенным в холодильник контейнером для льда, там была кнопочка, и можно было выбирать: хочешь ты просто ломаный лед или лед кубиками.

Эдди и я направились к двери, ведущей в спальню. Никогда раньше мы так к ней не шли. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мы наконец до нее добрались. Она была наполовину открыта, как рот на хмуром лице; казалось, что дверь застыла в какой-то нерешительности, что она чем-то травмирована и хочет, чтобы ее или как следует закрыли, или же распахнули настежь. Эдди первым протиснулся внутрь, даже не коснувшись двери, я последовала за ним.

Бенджамин лежал в своей кровати. Когда-то эта кровать была гигантской, но сейчас, в этой маленькой комнатке, она имела затравленный вид, как гордое животное, помещенное в слишком маленькую для него клетку. Когда-то она была смысловым центром большой комнаты в большом доме, в эркерах были большие окна, а на полу лежали подушки, на которых можно было сидеть. Подушки выцвели от солнца, за занавесками валялись засохшие насекомые. В холле при входе в дом стоял рояль, в ванных комнатах были горячие батареи для просушивания полотенец. Дом был белого цвета. Он был высоким и торжественным, чистым и блистательным, как невеста.

Тот белый дом что-то символизировал, что-то сладкое и невероятное, что-то тающее на кончике языка, как сахарная обсыпка, которой были припорошены печенюшки Айви в форме месяца. Эти печенюшки хранились в жестяной банке, которая открывалась с большим трудом. Приходилось нести ее в крохотный кабинетик Бенджамина. Он открывал банку и разрешал есть сколько хочешь. Когда я его целовала, я чувствовала привкус виски.

А теперь Бенджамин и Айви были пенсионерами и жили в квартире в Брюнсвике.

* * *

Когда мы вошли в спальню, Эдди громко возвестил о нашем приходе:

— Бенджамин, это я и Манон.

Мы всегда называли дедушку Бенджамином. Он был слишком высоким, чтобы быть просто дедушкой, даже когда он хромал, или горбился, или ужимался оттого, что на нем надет слишком тесный джемпер.

Бенджамин и Айви. Когда-то они вдвоем восседали на огромной кровати с балдахином, подложив под спину большие квадратные подушки, в халатах с вышитыми инициалами и в очках, с подносами с чаем и тостами. Они источали сладковатый и нежный запах, как и положено бабушке с дедушкой, и всегда были готовы радостно под хватить нас и взять к себе в постель.