Второй подход – отрицать существование проблемы. Мы введены в заблуждение нечетким мышлением или заманчивыми, но ничего незначащими оборотами языка – такими, как местоимение «я». Утверждения, касающиеся сознания, воли, «я», морали, нельзя проверить с помощью математического доказательства или эмпирического теста, потому что они бессмысленны. Тем не менее этот ответ вызывает у нас не облегчение, а недоверие. Как замечал Декарт, наше сознание – самая бесспорная вещь на свете. Это данность, которую нужно объяснить; ее нельзя сделать несуществующей с помощью правил о том, что нам можно называть значимым (не говоря уже об утверждениях нравственного характера; например, что рабство или холокост – зло).
Третий подход – адаптировать проблему, сложив ее с другой проблемой, которую мы можем решить. Сознание – это деятельность четвертого слоя коры головного мозга либо содержимое краткосрочной памяти. Свободная воля располагается во фронтальной части поясной извилины или в управляющей подпрограмме. Нравственность – это родственный отбор и взаимный альтруизм. Каждое предположение подобного рода, в той степени, в какой оно является правильным, все же решает одну частную проблему, но одновременно оставляет нерешенной основную проблему. Каким образом активность четвертого слоя коры головного мозга может вызывать у меня мое личное, яркое, осязаемое восприятие красного цвета? Я могу представить существо, у которого четвертый слой активен, но у которого нет ни ощущения красного цвета, ни ощущения чего-либо еще; законы биологии не исключают его существования. Никакое описание причинно-следственного влияния поясной извилины не может объяснить, почему выбор человека ничем не детерминирован, а следовательно, представляет собой нечто, за что мы должны отвечать. Теории эволюции нравственного чувства способны объяснить, почему мы осуждаем злые деяния против нас самих и против наших близких, но неспособны объяснить убеждение – такое же непоколебимое, как наше представление о геометрии – о том, что некоторые поступки могут быть по определению плохими, даже если их совокупный эффект будет нейтральным или положительным для нашего благополучия в целом.
Меня больше привлекает другое решение, сторонником которого является Мак-Джинн и которое основывается на предположениях Ноама Хомского, биолога Гюнтера Стента, а до них – Дэвида Юма. Возможно, философские проблемы представляют сложность не потому, что они касаются высших материй или потому, что они несводимы, бессмысленны или представляют собой достаточно заурядные научные проблемы, а потому что мышлению гомо сапиенса недостает когнитивного оснащения, чтобы их решить. Мы живые организмы, а не ангелы, а наше мышление – орган, а не трубопровод, подключенный к источнику истины. Наше мышление сформировалось в результате естественного отбора, чтобы решать проблемы, которые были для наших предков делом жизни и смерти, а не для того, чтобы корректно общаться или отвечать на любой вопрос, который мы способны задать. Мы не можем удерживать в краткосрочной памяти десять тысяч слов. Мы не способны видеть в ультрафиолетовом свете. Мы не можем в уме развернуть объект в четвертом измерении. И, возможно, мы также не способны решать такие загадки, как свободная воля и сознание.
Нам несложно привести примеры живых существ, у которых когнитивных способностей меньше, чем у нас: собак, для которых наш язык звучит как бессмысленный набор звуков; крыс, которые не могут освоить лабиринт, в котором еда отмечена простыми числами; аутистов, которые не могут представить себе мышление другого человека; детей, которые не понимают, почему всех так интересует секс; неврологических больных, которые видят лицо во всех подробностях, но не понимают, кто перед ними; людей, которые понимают стереограмму как геометрическую задачу, но не могут увидеть ее в объеме. Если бы люди, страдающие стереослепотой, были более наивны, они могли бы назвать трехмерное зрение чудом, или заявить, что оно просто существует и не требует объяснения, или сказать, что это просто какой-то фокус.
Так почему же тогда нельзя допустить, что в мире есть существа с большим набором когнитивных способностей, чем у нас, или просто с другими способностями? Они могли бы легко понять, каким образом мозг порождает свободную волю и сознание и как смысл и нравственность вписываются в концепцию Вселенной, и их бы позабавили религиозные и философские кульбиты, которые мы выделываем, чтобы скрыть свое недоумение при виде этих проблем. Они могли бы попытаться объяснить нам решение, но мы бы не поняли их объяснений.