Во-вторых, на господствующее положение можно претендовать, когда ты наедине с противником, но не с целой толпой. Человек, у которого в пистолете всего одна пуля, может удерживать десятки людей в заложниках, если у них не будет способа дать сигнал, по которому они все должны на него наброситься. Ни у одного правительства нет достаточной мощи, чтобы контролировать все население, поэтому, когда события разворачиваются быстро и люди теряют доверие к авторитету правящей верхушки, они могут ее свергнуть. Возможно, именно поэтому на службу юмору был поставлен смех – этот непроизвольный, дезорганизующий и весьма заразительный сигнал. Когда робкие смешки перерастают в безудержное веселье, подобно ядерной цепной реакции, люди начинают признавать, что все они замечали в столь восхваляемом лидере один и тот же недостаток. Если бы обидчик был один, он бы рисковал расправой со стороны объекта насмешек, однако если обидчиков целая толпа и все они, явно сговорившись, указывают на слабости объекта, это надежный способ. Рассказанная Гансом Христианом Андерсеном история про новую одежду короля – это хорошая притча о диверсионной мощи коллективного юмора. Конечно, в повседневной жизни нам не приходится свергать тиранов и срамить королей, но нам приходится ставить под сомнение претензии бесчисленных хвастунов, забияк, задир, пустозвонов, благодетелей, ханжей, мачо, всезнаек и примадонн.
В-третьих, мозг рефлекторно интерпретирует слова и жесты других людей, делая все возможное, чтобы они стали разумными и искренними. Если речь фрагментарна или неразборчива, мозг милосердно заполняет пробелы или переходит к другой системе координат, в которой сказанное будет иметь смысл[657]. Без этого «принципа релевантности» был бы невозможен язык как таковой. Мысли, стоящие за простейшим предложением, так замысловаты, что если бы мы попытались их выразить в речи в полном объеме, наша речь стала бы напоминать витиевато-многословный стиль юридических документов. Допустим, я говорю: «Джейн услышала на улице мелодию фургона с мороженым. Она побежала к комоду, взяла копилку и начала трясти. Наконец, оттуда выпало немного денег». Хотя я использовал достаточно мало слов, вы поняли, что Джейн – ребенок (а не восьмидесятилетняя старуха), что она трясла копилку (а не комод), что из копилки выпали монеты (а не банкноты) и что ей нужны были деньги, чтобы купить мороженое (а не для того, чтобы их съесть, инвестировать или подкупить продавца мороженого, чтобы он выключил мелодию).
Шутник манипулирует этими ментальными механизмами таким образом, чтобы публика помимо своей воли начала задумываться о суждении, которое способно разрешить несоответствие. Людям нравится истина, выражаемая этим суждением, потому что она не была навязана им в форме пропаганды, которую они могли бы отвергнуть, а была выводом, к которому они пришли самостоятельно. В этом суждении должно содержаться хотя бы какое-то оправдание, иначе аудитория не сможет вывести его из остальных фактов и не сможет оценить шутку.
Этим объясняется ощущение, что остроумное замечание может выражать истину, которую сложно выразить словами, и тот факт, что это эффективное оружие, которое заставляет людей хотя бы на миг согласиться с тем, что в иных обстоятельствах они бы отрицали. Остро́та Рейгана о том, что все сторонники разрешения абортов уже успели родиться, представляет собой такую банальную истину – мы все уже родились, – что на первый взгляд кажется бессмысленной. Тем не менее она обретает смысл, если мы исходим из положения о том, что люди делятся на уже родившихся и еще не родившихся. Именно в таких терминах предпочитают говорить об этой проблеме противники абортов, и каждый, кто понимает это высказывание, тем самым имплицитно признает, что такая формулировка возможна. Если исходить из этой формулировки, сторонник абортов имеет привилегию, но хочет лишить ее других людей, а следовательно, лицемерит. Это не означает, что данный аргумент на сто процентов обоснован, однако чтобы опровергнуть его, потребуется гораздо больше слов, чем тот десяток слов, который использовал Рейган. «Высшие» формы остроумия – это случаи, когда когнитивные процессы слушателей обращаются против них самих, заставляя их делать умаляющий достоинство вывод из исходных посылок, которые они не могут отрицать.
Юмор далеко не всегда бывает злонамеренным. Друзья частенько подтрунивают друг над другом – это вполне безобидное занятие; более того, вечер, проведенный в шутливой беседе с друзьями, – одно из величайших удовольствий в жизни. Конечно, значительная часть этого удовольствия основывается на том, что друзья насмехаются над людьми, не входящими в их круг: это укрепляет дружбу в полном соответствии с принципом «враг моего врага – мой друг». Тем не менее значительную часть таких шуток составляет самоуничижение и снисходительное поддразнивание, которое, по-видимому, кажется всем приятным[658].