Как прое*** всё

Иногда Стасик приходил ко мне и принимал ванну. Из ванной в собственной квартире его прогоняли домочадцы, потому что принимал он ее три часа. Одновременно из нашего холодильника стали пропадать творог, огурцы и яйца. Мама моя работала в КГБ, ее устроил туда мой дедушка, палач и фотограф росинки. В КГБ маму научили полезным вещам. Например, задавать любому человеку советской страны вот такие вопросы: «Почему вы так плохо работаете? С какой целью? Почему вы молчите? Почему вы отводите глаза? Почему вы вспотели? С какой целью? Почему вы плачете?» – и так далее. Мама долго и совершенно скрытно, этому ее тоже научили в КГБ, наблюдала за Стасиком. Вскоре она установила, что пропажа продуктов всегда совпадает с сеансами омоложения Стасика в ванной. Мама стала разрабатывать версию, что Стасик ворует продукты и пожирает их в ванной. Она ясно дала мне понять, что таскать яйца из холодильника Стасику неприлично, потому что он человек, а не хорек. И обещала: если Стасик явится с повинной, она сама его покормит, раз уж он так голодает, что совсем обезумел и ворует яйца. Это был трюк из арсенала КГБ – мама склоняла Стасика к даче признательных.

Стасик, в надежде на амнистию и обильную кормежку, во всем сознался. Он и правда таскал яйца и творог, но не ел их, а накладывал на себя. Сначала втирал в голову творог, чтобы замедлить облысение. Затем разбивал себе на голову яйцо для питания волосяных луковиц. Ну и, наконец, натирал огурцом лицо, для омоложения.

Мама, наоборот, от признательных Стасика еще больше рассердилась и сказала:

– Твой Стасик – педик. А я против них, и особенно против педиков в моей ванной!

Моя мама гомосексуалистов не любила, потому что всю жизнь проработала в суровом мужском коллективе. Стасик вовсе не был педиком, и я говорил, конечно, это маме. Но мама отвечала, что она чует говно за версту. Это был еще один специальный навык, которому маму обучили в КГБ.

– Зачем твоему другу жить до ста лет? – спрашивала мама.

– Ну, чтобы увидеть зарю новой поэзии, – отвечал я.

– Какая, на хрен, заря поэзии, сынок? – говорила тогда мама.

Мама моя иногда могла выразиться грубо, потому что работала в мужском коллективе, а там все говорят то, что думают, и делают, что говорят.

– Он хочет прожить до ста лет, чтобы похоронить всех друзей, – сказала однажды мама. – И тебя, дурака, – первого.

– Ты не права! Он пишет стихи. Он поэт! – говорил маме я.

– В шестнадцать все пишут стихи! – сурово возразила однажды мама. – Запомни! Поэт – не тот, кто пишет стихи.

– А кто? – спросил я удивленно.

Гормоны

Действительно интересно, почему в юности все пишут стихи? Ответ прост. В юности стихи пишут не люди, их пишут гормоны. Хорошее, кстати, название для сборника стихов: «Гормоны».

Но есть такие люди, что и потом стихи писать не перестают. Уже за сорокет, а то и за полтос, уже яйца седые, радикулит, геморрой, простатит, а он все ходит в редакцию журнала «Юность», романтично так вбегает по ступеням, плащ нараспашку, глаза горят, и к редакторше: вот, принес свои новые стишата, вы меня не помните, а я уже был у вас, так вот, мои новые, напечатайте их, ну, почему сразу «на хуй», нет, пожалуйста, не надо охранника, я сам, я уже ухожу, но напоследок я скажу всем вам в глаза, да как ты смеешь, сучка тупая, да как вы можете так со мной, я же поэт, у меня везде так тонко…

Живой поэт сорока лет – это позор.

Поэт и деньги

Стихи – это повод. Поэт – это путь. Плохой поэт всю жизнь пишет стихи, как мудак, потому что только мудак может всю жизнь писать стихи, как будто больше нечем заняться.

Не знаю, стояли ли когда-нибудь у постели Булата Окуджавы кредиторы. Если стояли, это хорошо. Потому что это честно – писать о том, что сам видел. Отгонять от постели героя кредиторов и погашать его долги, как известно, должны две категории невозвратных инвесторов – царь и женщины. Но царя уже давно нет, его убил коротышка Ленин. Остаются женщины. Я был бы не против, чтобы мои долги отдавали женщины. Как можно отказать им в этом? Разве это не будет жестоко? Да, это будет жестоко. Ну а кроме того, женщины ведь оплатят мои долги после моего же ухода, стало быть, я этого не увижу, и, стало быть, никто не сможет упрекнуть меня в альфонсизме, потому что упрекать покойного поэта в альфонсизме глупо и поздно.

Вообще, литература – это всегда вынужденное занятие. Литератором становится человек не от хорошей жизни. Им становишься просто потому, что не умеешь держать в руках молоток, зубило, руль, калькулятор. Тогда начинаешь высказывать мысли и надеешься этим заработать на жизнь. Глупо? Да. Отважно? Да ни хуя себе – конечно, отважно.

Так что деньги – с ними все просто. Их у поэта просто нет.

Стасик Усиевич был не согласен:

– Зря ты думаешь, что поэт должен быть бедным. Я не согласен. Я хочу быть богатым поэтом.

– Но как? – удивился я.

– Надо поехать на заработки, – сказал Стасик.

– Куда? – удивился я. – На Север?

– Да, наверное, на Север, – задумавшись, подтвердил Стасик.