Как продать душу: Краткое руководство для светской львицы

Через десять минут я готова к выходу (шелковые шортики от Валентино, вообще-то не тесные, сегодня ужасно жмут). В дверь звонят. Это швейцар принес из химчистки куртку Натаниэля. Куртка выглядит как новая. Я даю Эду щедрые чаевые, он рассказывает о грядущей забастовке швейцаров. Да, для непродавших души ньюйоркцев сейчас трудные времена: если еще и швейцары забастуют, нам, бездушным, — вот ужас-то! — придется самим открывать себе двери.

Я уже ни о чем не могу думать, только о Натаниэле. Наконец-то у меня есть повод ему позвонить. Я достаю мобильник и набираю номер.

Несколько дней я ждала этого момента. Я пытаюсь успокоиться, унять сердцебиение, но чем дольше слушаю в трубке долгие гудки, тем больше чувствую себя школьницей перед первым свиданием.

Натаниэль берет трубку после четвертого гудка. К этому времени я успеваю отнести его к разряду типов, которые вообще не отвечают на звонки, а перезванивают сами, прослушав сообщения на автоответчике. Но голос в трубке возвращает меня к жизни, и я сообщаю Натаниэлю, что куртка вычищена. Он приглашает меня позавтракать, что несколько дико — я редко просыпаюсь раньше девяти. Оказывается, Натаниэль пробудет в Нью-Йорке всего около двух месяцев, а затем отправится в какую-то горячую точку, а пока он здесь, он каждое утро бегает в Центральном парке. При этих словах внизу живота у меня что-то шевелится (да что там шевелится — ворочается!) и начинает сосать под ложечкой. Мои подозрения не подтвердились: Натаниэль никакой не клиент. Клиенты не бегают — они неторопливо прогуливаются, да и то если нельзя поехать на такси.

Я не позволяю себе затянуть разговор. Натаниэль не из моего круга (конечно, он сексуальный, но это не меняет сути дела). Мне нравится мое теперешнее окружение, однако перед глазами так и стоит дорожка в Центральном парке, а на ней — Натаниэль, причем обнаженный. Прогнать видение не в моей власти. Поэтому я ложусь на кровать — пусть на десять минут все исчезнет, я хочу остаться наедине с мечтами о Натаниэле. Это мои мечты, чары мне сейчас не нужны. Все, умолкаю; дальше слишком личное.

В бутике сегодня торговля идет полным ходом. Снаружи рабочие чинят асфальт. Откуда только каждый год в асфальте образуются колдобины? Неужели это затяжные последствия снегопада 1985 года? Толщина снежного покрова была три дюйма — страшно вспомнить! Раз уж заделать ямы все равно нереально, может, стоит разрыть их как-нибудь поживописнее — получится принципиально новый артефакт, покупателей в бутик привлекать будет, да и рабочие наконец перестанут долбить мозги. (Полезно иногда ходить на перформансы.)

Я обещала Люси позвонить Меган, но обещание пока подождет. Пусть Люси думает, что я слишком занята. Знаю, знаю ваши мысли: Ви, да с твоей жирной задницей и позорным вторым уровнем ты должна перед Люси зайцем скакать!.. Впрочем, что-то я сегодня не расположена к скачкам. Пожалуй, выпью еще чашечку кофе.

Так я дотягиваю до ланча (в «Большой сковородке», обязательно с икрой). Тут в бутик заваливает Кимберли.

Ее появление, конечно, меня не радует, но я ловлю себя на том, что определение «подстилка» как-то само собой ушло, а это уже немало.

— Ви, я к тебе за помощью, — говорит Кимберли так, словно уверена: я буду рада ей помочь.

— В чем дело?

Следует тяжкий вздох.

— Под Марва копает Комиссия по ценным бумагам.

Меня разбирает смех. Да, такое мне не снилось даже в самых сладких снах. Марв никогда сам не играл на бирже ценных бумаг. У Марва есть брокер, которому он доверяет, и прежде этот брокер Марва не подводил.

— Ким, не гони.

Кимберли смущена.

— Кто гонит, Ви! Я тоже вляпалась.

Нельзя же так резко бить по тормозам — и из кресла вылететь недолго!

— Ребята из Комиссии не так страшны, как их малюют, — говорю я.

М-да, для Кимберли это слабое утешение.

Кимберли оглядывается в поисках стула, но я не держу стульев в бутике — они нарушили бы строгую красоту минималистского стиля. Кимберли остается только прислониться к стене.

— Ви, я не хочу в тюрьму. Я ничего не сделала, это все Марв. Спутался со своей секретаршей, по совместительству стриптизершей. Она передавала ему конфиденциальную информацию. А ей предъявило обвинение само Большое жюри.

Большое жюри? Стриптизерша? Это серьезно. Я щелкаю пальцами в сторону Фиби — жест означает, что леди босс хочет бренди. Неужели во мне шевельнулось… сочувствие? Я анализирую свое поведение и решаю, что подобное беспокойство о Кимберли непростительно. Черт, опять чуть не наделала дел!

Однако вернемся к нашим баранам, то есть забудем на время о себе любимой и станем думать о Кимберс, далеко не такой любимой. Фиби приносит бокалы, я потягиваю бренди и держу паузу. Может, удастся залить сочувствие. Момент почти исторический.

— А вот Бланш ничего такого не говорила.

— Бланш не в курсе.

Боже, что будет с Бланш? Правда, Марв никогда не ходил у нее в любимцах, и все же какой ни есть, а он — родня…

И вдруг я вспоминаю, что обещала Бланш помочь Марву. Начинает болеть живот, как будто накануне я наелась несвежих суши. И кто меня тянул за язык!

Блин.