Как перед Богом

Это была удивительная женщина! Она, в отличие от большинства сегодняшних «звезд», так боролась за своих молодых коллег, так настойчиво не давала их в обиду, что недруги чаще всего отступали. Помню, как однажды в Усть-Каменогорске задержался с вылетом наш самолет. Один музыкант из оркестра Людвиковского Александр Гареткин страшно страдал от язвы и должен был постоянно пить минеральную воду. И вот в зале ожидания он в очередной раз достал бутылку и начал пить. На него набросился милиционер и, вырвав изо рта у него бутылку, заорал: «Пить здесь не положено! Я что… не тебе сказал?» Потом схватил того за руку и попытался заломить ее. Естественно, я кинулся на защиту и, оттолкнув милиционера, говорю: «Ты что себе позволяешь? Это же больной человек, с язвой…»

— Ах, так?! — огрызнулся милиционер и вскоре привел еще троих — таких же, как он, типов, неизвестно каким образом получивших право носить форму «стражей порядка». Кучей они бросились уже на меня, несмотря на то, что я был достаточно известным человеком и уже хотя бы потому имел право на более обходительное разбирательство в связи со случившимся. На выручку мне пришли музыканты. И началась предварительная потасовка Хулиганов в форме оттеснили. Они стали вызывать подкрепление. Тогда Клавдия Ивановна подошла к главному милиционеру и, схватив его за лацканы, прошептала «Негодяй, какое ты право имеешь так обращаться с артистом? Пожалуйста, можешь со мной тоже так обращаться… Только я тебя не боюсь! Я во время войны смотрела смерти не в лицо, а в зрачки. А ты… Сосунок! Позволяешь так себя вести…» То есть она, можно сказать, бросилась на амбразуру. Совершенно удивительная была женщина.

Когда высокое начальство разобралось, в чем дело, извинениям перед Клавдией Ивановной не было конца, особенно извинялся первый, зарвавшийся милиционер.

Лужков

Эту фамилию впервые я услышал по телевидению в самом начале девяностых. Мэром Москвы Лужков еще не был… А свел нас печальный случай, когда Лужков уже вовсю руководил делами столицы. К нему в приемную меня привело неожиданное и нелепое убийство Игоря Талькова. Родные и близкие певца обратились ко мне с просьбой помочь захоронить его на Ваганьково. Тело из Ленинграда уже привезли. Оставалось… добиться разрешения. Кладбище-то — режимное. То есть, закрытое для простых смертных. Людей без звания там не хоронят. Одного имени мало, чтобы получить там место. И все же я решил попытаться…

Прихожу в приемную. Говорю: «Доложите, пожалуйста, мэру, что мне нужно срочно с ним встретиться». Положение было таким, что вопрос надо было решать немедленно. Я очень переживал и очень хотел помочь. У коллег по творческому цеху все надежды в тот момент были только на меня. Но… надо знать Юрия Михайловича. Выходит помощник и говорит сконфуженно: «Он сказал, что вас не приглашал. Поэтому и принимать вас не будет».

Я вскипел: «Да сто лет мне не нужен ваш мэр, если бы не вопрос, не терпящий отлагательства. Я пришел просить место для захоронения Талькова, а не личный прием для Кобзона устраивать…»

В это время открывается дверь и выходит Юрий Михайлович… с моим другом Веней Левиным Веня говорит: «Привет, Иосиф!» А Лужков… проходит мимо меня, как мимо затонувших кораблей. Я говорю: «Юрий Михайлович!» А он делает вид, что меня не слышит. И тогда я в сердцах произношу ему вслед нехорошее слово: «…». Он так остановился, повернулся, посмотрел на меня, как не знаю на кого, и пошел. Мне так обидно стало. Не за себя. За Талькова…

Выхожу из приемной. Остановился в раздумьях: что делать-то? Вдруг друг мой Венька возвращается. Говорит: «Ты что? С ума сошел? Он все слышал… Что там у тебя такое?»

— У меня? Ничего! Талькова похоронить нужно…

— Ну ладно. Подожди, — говорит Венька. — Не уходи никуда!

Я остался ждать на пятом этаже. А они с Лужковым, поскольку дружили, пошли обедать. Через какое-то время появляется Веня и говорит: «Пошли!» Я спрашиваю: «Куда?»

— К нему…

— Да пошел он! — опять в сердцах не выдержал я.

— Не валяй дурака! Тебе же надо подписать бумагу, — стал настаивать Левин.

Короче, спускаюсь на третий этаж. Захожу с письмом в мэрскую столовую. Лужков смотрит на меня и говорит: «Ты чего такой ершистый?»

Я ему: «А чего это вы мне „ты“ говорите?»

Тогда он: «Извините, пожалуйста. Но если вы такой вежливый, почему вы меня… так оскорбляете?»

— Юрий Михайлович, — как можно сдержанней произношу я. — Прошу вас не разбирать случившееся. Я обещаю больше не беспокоить вас. Не волнуйтесь! Это мой первый и последний приход к вам. Но вопрос в том, что убиенный артист Тальков из-за случившегося здесь не может быть похоронен так, как он того достоин. А он ведь ни при чем! Подпишите, пожалуйста, разрешение. И вы меня тут больше не увидите…

— Прямо так никогда и не увижу? — смягчается Лужков.

— Никогда! — повторяю я.

— Хорошо. Давай письмо!

Я подаю письмо. Он читает и спрашивает: «Где хотите похоронить, на каком участке?» Я отвечаю: «Я еще не знаю. Еще не выбрали». И тогда он пишет: «Директору Ваганьковского кладбища… Захоронить в месте, указанном г. Кобзоном».

Я говорю: «Спасибо».