Как огонь от огня

– Перепелка ваша пусть сперва веснушки выведет, а то на нее ни недоросточек, ни перестарочек не глянет! – отозвалась вредная Веретейка.

Рябинка протянула было крепкую загорелую ручку к длинной, но жидковатой, цвета мокрой соломы, косе вредины, но вдруг замерла и вскрикнула:

– Тихо!

Все застыли как вкопанные, всех пробрала дрожь. Неужели они, заболтавшись, наткнулись-таки на вил…

Откуда-то издалека долетали поющие голоса. Прислушавшись, разобрали знакомую песню:

На кривой березе
Вила сидела,
Вила сидела,
Рубашку просила.
Девки, молодухи,
Дайте мне рубашку,
Хоть худым-худеньку,
Да белым-беленьку!

– Неревинские! – определила Первуша. – Они всегда в том краю развешивают. Что-то мы припоздали сегодня, все вперед нас!

– Да вон наша береза! – Метелица показала на прогалину, где стояло на поляне большое раскидистое дерево. – Она, Рябушка?

– Она! Вон мой платочек привязан! – подтвердила Рябинка.

Под этой березой девушки Куделичей справляли недавний Лельник, и в траве еще можно было разглядеть крашеную яичную скорлупу и остатки увядших венков из подснежников и пролесок. Возможно, что еще их матери когда-то облюбовали для весенних обрядов это красивое дерево, стоявшее на удобной поляне, но обычай требовал «выбрать» и отметить березу, что Метелица с Рябинкой честно проделали еще неделю назад.

Девушки сложили все принесенное у корней дерева и встали в круг, так чтобы береза оказалась в середине. Сейчас их было всего пять: иные за зиму вышли замуж, а пополнение девичьего войска ожидалось только через месяц, в Ярилин день. Во всю мочь вытянув руки, чтобы дотянуться хотя бы пальцев друг друга, путаясь башмаками в высокой траве, они двинулись вокруг березы, а Первуша запела своим знаменитым на всю округу голосом:

Как в лесу береза
Зелена стояла,
А на той березе
Вила сидела…

– Смотри, вон рубашки висят! – Будила схватил Искрена за локоть, и тот вздрогнул от неожиданности.

– Чего хватаешь? – Искрен освободился. – Ну, рубашки. А ты чего ждал: зверя коркодела?

– Чего? – Будила нахмурился.

– В северных реках такой живет: залегает водный путь и мимо себя никого без жертвы не пускает! – просветил его Искрен. Прошлой осенью дед брал его на торг в княжеский город Чуробор, и там он наслушался от бывалых людей много диковинного. – Да это от нас далеко, ты не бойся.

– А кто боится? – с вызовом спросил Будила.

– Да ты и боишься! Рубашки простой вон как испугался, аж перекосило.

– Меня перекосило? Сейчас как дам, самого перекосит!

– Не ори! – уверенно осадил его Искрен. – Сам меня звал берегинь смотреть, а теперь трясешься, как на морозе. Сам хотел, так иди тихо и не дергайся.

– Что я, дурной, – берегинь смотреть! – уже потише отозвался Будила. На самом деле он был благодарен Искрену за то, что тот пошел с ним в рощу, и ссориться не хотел: а ну как брат раздумает и повернет обратно? Дело было небезопасное и недозволенное, но где голова бывает весной? – Девок…

– Да ты рубашку увидел, а уже на помощь зовешь! – опять поддел его Искрен. – А если девку живую увидишь, тогда вообще…

– Да я…

– А, ну тебя! – с досадой отмахнулся Искрен. – Молчи лучше, а то всех девок распугаешь.

Он немного сердился на себя, что поддался на уговоры двоюродного брата и пошел с ним в Ладину рощу накануне Берегининого дня. С Будилой все понятно, его родичи женить хотят поскорее, им работница нужна позарез. Вот и ищет, шальной, все глаза таращит на куделинских и лютических девок, пока мать с отцом не выбрали какую-нибудь, здоровую, как лошадь, и страшную, как Морана. Первушку куделинскую, например.

Заодно с Первушкой вспомнилась и Метелица. А ему-то самому, Искрену, чего надо? Он и сам не знал, почему вдруг охладел к ней, но сейчас ее привычное лицо с высоким лбом и гладко зачесанной, длинной, гладкой светло-русой косой не вызывало в нем никаких чувств. Зимой, на холоде, его тянуло к ней, казалось, именно такая, как она, сделает его будущий дом уютным, теплым, наполнит его запахами вкусной еды, детскими голосами, и никогда у такой, как она, муж и дети не будут сверкать продранными локтями. Все это оставалось верным и сейчас, но мечты о такой жизни больше не привлекали Искрена. Спокойная, серьезная, ровная, всегда одинаковая – Метелица и сейчас оставалась такой же, какой была зимой. А сам он изменился. Весна тревожила, звала искать что-то иное, новое, неожиданное, манила и обещала… Что? Он и сам не знал.

– Это наши, что ли, здесь ходили? – Будила наклонился к ветке, рассматривая вышитый рукав рубахи и стараясь в полутьме рощи различить узор.

– Нет, это куделинские. Дреманова молодая жаловалась, что они самую лучшую березу каждый год платочком помечают – после Медвежьего дня, что ли, бегут сразу? Вон та береза и есть.