Как обмануть смерть

— Ты действительно хочешь знать, почему пугаешь меня, Вайят? — спросила я странным для моих собственных ушей голосом. Холодным. — Действительно хочешь услышать, почему я жалею, что переспала с тобой две недели назад, хотя знала, что не должна была этого делать, и почему сама мысль о том, чтобы признаться в своих новых чувствах к тебе, вызывает у меня иррациональный страх? Скажи мне, что ты хочешь знать.

Он не ответил, а мне хотелось услышать его ответ. Колебание означало, что он не уверен. «Да» — означало разоблачение личных тайн. «Нет» — было проще. Если он скажет «Нет», я замолчу, проглочу правду и продолжу заниматься другим дерьмом, с которым нам придется иметь дело. По мере того как тишина затягивалась, напряжение становилось ощутимым, обвивая холодными ледяными пальцами мое сердце и крепко сжимая его.

Он ничего не хочет знать. Ему нравится фантазия о женщине-воине, которая убивает плохих парней и не имеет прошлого глубже, чем четыре года. Женщина, которая нуждается в нем, чтобы спасти ее от ужасных воспоминаний о пытках и смерти — он хочет ее. Ту, в которую влюбился, а не слияние двух людей, которым ты стала. Он не…

— Я хочу знать, — проговорил он.

У меня отвисла челюсть. Странный холодок поселился в животе. Я бросила ему вызов, и он раскусил мой блеф, а теперь я не хотела ничего говорить. Его желание знать правду означало, что он действительно готов ее услышать и действительно хотел меня. Не ее. Меня. Без прикрас, с ранами, раздвоением личности и всем прочим. Я отступала, пока не уперлась спиной в дверь — непреодолимый барьер. Если только я не повернусь и не сбегу.

На его лице отразились самые разные чувства: удивление, беспокойство, гнев, разочарование, нерешительность и даже печаль. Я видела их все, я могла читать все его эмоции. Я сохранила преимущество нашей прежней жизни. Ему не так повезло.

— Я мог бы догадаться, — спокойно произнес он, — из того, что ты говорила в прошлом, добавив свои собственные умозаключения. Но я больше не хочу гадать, Эви. Я никогда не встречал никого, кто мог бы удивить меня до чертиков спустя четыре года так, как ты. Кто тебя обидел?

— А кто нет?

Его лицо сморщилось. Не из жалости — его внешности повезло, потому что я бы избила его, если бы жалость ко мне показалась хоть намеком, но из-за признания скрытых страхов. Это был не тот разговор, которого я ожидала, но и сдерживаться нет смысла. Он хотел знать правду? Он ее получит.

— Не волнуйся, — мой голос звучал слишком ядовито. — Меня не домогались сменяющие друг друга парни моей матери и не насиловали охранники в колонии для несовершеннолетних. За всю мою жизнь до триад со мной просто никогда не обращались как с человеком.

— Насилие — это не только сексуальные домогательства, Эви, — заметил он. Низкий голос, ноздри раздуваются. — Никто не заслуживает того, чтобы его не замечали.

Я фыркнула — если бы только игнорирование было проблемой. — О нет, на меня обращали внимание. Просто не то, и в основном, черт возьми, в этом я оказывалась виновата сама. Для бойфрендов моей матери я была пиявкой, которую время от времени нужно кормить и шлепать. Для людей в приемной семье я стала еще одной жалкой вспыльчивой сиротой, которую запирали в шкафу, по крайней мере, раз в месяц за драку с другими детьми. Когда находилась в колонии, я проводила больше времени в карцере или лазарете, чем где-либо еще.

Он нахмурился. Я почти видела, как кровь закипает в его жилах. — А что насчет твоей матери?

— Она мертва. Что насчет нее?

— Она любила тебя?

— Даже не знаю. Может быть. Она перестала говорить это, когда мне было четыре года. После того как отчим бросил нас, она, по-моему, перестала любить всех, включая саму себя.

— Она заполнила пустоту героином?

— Ты же знаешь, что это так. — Куда, черт возьми, он ведет?

— Точно так же, как ты заполнила пустоту убийствами Падших?

Казалось, весь мир застыл на месте. Мое сердце колотилось так громко, что я почти уверена, что он это слышит. Стук заглушал все остальные звуки. Меня охватила паника, окрашенная страхом и гневом. Он не имел права так лезть мне в голову. Ему никто не позволял знать меня так хорошо.

— Хватит, — отрезала я.

— Что хватит?

— Просто хватит! — У меня разболелась грудь. Стало трудно дышать. Слезы жгли глаза, острые и горячие. Это уже слишком. Я не хотела анализировать, почему я такая, какая есть. Я не хотела знать, почему мне так трудно подпускать к себе людей. Я не хотела понимать, почему убийства Падших заставляют меня чувствовать себя хорошо — дают мне чувство цели, которое никогда не испытывала будучи просто еще одной злой сиротой.

Психология — это глупость.

Вайят подошел ко мне, и я отпрянула. Даже не размышляя. Из-за нашего разговора почувствовать одиночество не составило труда; я просто скользнула в электрический разряд предела и сбежала. Прыжок был коротким, едва раздражающим, и я обнаружила, что нахожусь по другую сторону кровати, возле ванной. Вайят все еще стоял ко мне спиной, сосредоточив внимание на том месте, где я только что была.

Я просто сбежала от него.

Боже, могу ли я опуститься еще ниже?