Как мыслят леса

Говоря о форме по ту сторону человека, трудно избежать обвинений в выдвижении платонического аргумента в пользу отдельного существования исключительной сферы, скажем идеальных треугольников или квадратов, тогда как роль формы в мире человека является менее дискуссионной.

Мы все можем согласиться с тем, что ум человека имеет дело с общими положениями, абстракциями и категориями. Другими словами, форма лежит в основе человеческой мысли. Позвольте мне перефразировать это утверждение с позиции предложенного мной определения формы: ограничения возможности возникают в соответствии с нашими определенно человеческими способами мышления, приводящими к формированию паттерна, который я здесь называю формой. Например, ассоциативная логика символической референции (рассмотренная в первой главе и затем в этой), основополагающая для человеческой мысли и языка, приводит к созданию общих понятий, таких как, скажем, слово «птица».

Такое общее понятие более ограничено, чем различные фактические произнесения слова птица, посредством которых оно проявляется. Поэтому произнесения оказываются разнообразнее, менее ограниченными и более «беспорядочными», чем выражаемое ими понятие. Иначе говоря, конкретные произнесения, например слова «птица», могут звучать очень по-разному. Однако общее понятие, к которому относятся все эти частные высказывания, позволяет эти многие разнообразные произнесения интерпретировать как содержательные конкретизации понятия «птица». Это общее понятие (иногда называемое «типом») является более упорядоченным, исчерпывающим, простым, абстрактным и в конечном счете – более структурированным, чем высказывания (называемые «экземплярами» типа), с помощью которых оно проявляется. Обдумывание таких понятий в терминах формы подчеркивает характерную общность, качества которой демонстрирует тип.

Поскольку язык с его символическими свойствами присущ исключительно человеку, легко поддаться соблазну и приписать столь формальное явление человеческому разуму. А это провоцирует нас занять номиналистскую позицию и думать о форме исключительно как о том, что люди навязывают миру, самому по себе свободному от паттернов, категорий или общности. (Антропологов это побуждает искать корни таких категорий в отличительно человеческих, исторически обусловленных и меняющихся социальных и культурных контекстах, в которые мы погружены; см. Главу 1.) Однако принять подобную позицию означало бы позволить человеческому языку колонизировать наше мышление (см. Введение, Главы 1 и 2). В предыдущих главах я уже писал о том, что человеческий язык вложен в более широкое поле репрезентации, состоящее из семиотических процессов, которые возникают и циркулируют в нечеловеческом живом мире. Из этого следует, что проецирование языка на этот нечеловеческий мир затмевает другие репрезентативные модальности и их свойства.

Поэтому человек – единственный источник формы. В отношении данного утверждения стоит отметить, что семиотические модальности, существующие по ту сторону человека, демонстрируют важную характеристику: они также обладают формальными свойствами. То есть, как и в случае с символической репрезентацией, в этих семиотических модальностях, состоящих из икон и индексов, также проявляются ограничения возможности, что приводит к образованию определенного паттерна.

Я ссылался на это в конце предыдущей главы, обсуждая ограниченность способов, которыми можно попробовать «сказать» «не надо» в несимволическом и нелингвистическом регистре, а также то, как логика этого формального ограничения возможности воплощается в паттерне нечеловеческой коммуникации между животными – форме, которая прослеживается в их «игре». То, что этот паттерн неоднократно встречается у самых разных видов и даже в попытках межвидовой коммуникации, служит примером возникновения и циркуляции формы в мире по ту сторону человека.

Как упоминалось в первой главе, существование семиозиса по ту сторону человеческого разума и создаваемых им контекстов свидетельствует о том, что «общности», то есть привычки и закономерности, или, пользуясь терминологией Пирса, «третичности», являются «реальными». (Под «реальным» в этом случае я имею в виду, что подобные общности могут проявляться и воздействовать на мир независимо от человека.) Однако – и это ключевой момент – семиозис полностью принадлежит живому миру по ту сторону человека, тогда как форма возникает и является неотъемлемой частью также и неживого мира.

То есть форма – своего рода общая реальность, хотя она не живая и не мысль. Из-за того, что жизнь и мысль активно приспосабливают форму и сами находятся под влиянием ее логики и свойств, понять это довольно сложно. В этой главе я делаю следующий шаг к антропологии по ту сторону человека, чтобы исследовать существование конкретного воплощения общего в мире по ту сторону жизни.