Как мыслят леса

Можно сказать, что тропические растения репрезентируют окружающую их почву посредством взаимодействий с травоядными. В ходе этих взаимодействий различия в почвенных условиях усиливаются и потому становятся более важными для растений. Иными словами, если бы не другие жизненные формы, различия в характеристиках почвы не имели бы для растений такого значения. Поэтому растения плодородных почв, которым не нужно тратить энергию на производство ядовитых веществ, растут лучше, чем растения бедных почв, экспериментальным путем огражденные от травоядных[61].

В зонах умеренного климата, где травоядные, питающиеся также насекомыми, встречаются куда реже, специализация растений по типам почв очень незначительна даже в областях, где почвенное разнообразие (то есть соседство бедных и плодородных почв) выше, чем в тропических регионах (Fine, 2004: 2). Другими словами, растения тропиков формируют более детальные репрезентации свойств своего окружения, чем растения умеренного климата. Находясь в относительно более плотной сети живых мыслей, они проводят больше различий между типами почв.

Обусловленное травоядными усиление почвенных различий не останавливается на растениях, но распространяется по всей экологии самостей. Например, танин – это химическая защита от травоядных, которую развили многие растения бедных почв Амазонии. Поскольку микроорганизмам трудно расщепить богатую танином лиственную подстилку, этот элемент просачивается в реки, отравляя рыб и другие организмы. Вследствие этого экосистемы, связанные с реками, собирающими воду с обширных территорий песчано-кварцевых почв, не столь богаты фауной (Janzen, 1974), что на протяжении истории оказало большое влияние на живущих в Амазонии людей (Moran, 1993). Различные формы, которые принимают все эти экологически связанные виды жизни, не сводятся лишь к свойствам почвы. Это не аргумент в пользу экологического детерминизма[62]. И все же эта многовидовая сборка усиливает некоторые различия почвы и передает их именно как функцию большего числа отношений (относительно других экосистем) среди видов самостей, образующих эту экологию.

РЕЛЯЦИОННОСТЬ

Говоря кратко, самости – это мысли, чьи способы отношения друг к другу обусловлены их семиотической природой и сопряженной с ней ассоциативной логикой. Рассмотрение логики, посредством которой самости соотносятся друг с другом в этой экологии, заставляет нас также пересмотреть реляционность (relationality). В этом, вероятно, заключаются главная задача и метод анализа нашей дисциплины (Strathern, 1995).

Если самости – это мысли, а логика их взаимодействия семиотическая, то отношение есть репрезентация. То есть в основе отношений между самостями лежит та же логика, что и в основе отношений между знаками. Сама по себе эта идея не нова. В теориях об обществе и культуре под реляционностью обычно понимают репрезентацию, даже если об этом не говорится напрямую. При этом исходят из предположения о том, как устроена символическая репрезентация у людей (см. Главу 1). Подобно словам, существующим в условных реляционных конфигурациях, характерных для человеческого языка, участники отношения – идеи, роли и институты, образующие культуру и общество, не превосходят по своей значимости взаимоформирующие отношения, существующие между участниками системы, которая по этой причине проявляет некоторую закрытость.

Даже постгуманистские концепции реляционности, например «актант» и сети в акторно-сетевой теории Бруно Латура или «конститутивное внутри-действие» («constitutive intra-action») Харауэй (Haraway, 2008: 32, 33), основаны на представлении о реляционности, обусловленном особыми видами реляционных свойств человеческого языка. По сути, реляционные сети, связывающие людей и нечеловеческие сущности, однозначно описаны похожими на язык в некоторых версиях акторно-сетевой теории (см. Law and Mol, 2008: 58)[63].

Однако, как уже было сказано, репрезентация выходит за пределы наших представлений о ней, испытавших огромное влияние языка. Распространяя лингвистическую реляционность на нечеловеческие существа, люди самовлюбленно проецируют себя на то, что находится по ту сторону человеческого. За языком следует набор представлений о систематичности, контексте и различии, которые объясняются отличительными свойствами человеческой символической референции и могут быть лишены смысла при рассмотрении более общих отношений между живыми мыслями. При этом другие свойства, которые могут позволить взглянуть на реляционность шире, остаются в тени. В общем, я считаю, что антропология по ту сторону человека может переосмыслить реляционность, рассматривая ее как семиотическую, но не всегда и не обязательно подобную языку.